Стивен Кинг - Худеющий
— Вам следует немедленно отменить голодовку, мистер Халлек, — сказал он, не оборачиваясь. — Мир, в общем-то, куча дерьма. Но он может быть и очень красивым.
Фандер направился к голубому «шевроле» и уселся на заднее сиденье. Билли провожал его взглядом, стоя в дверях.
— Я пытаюсь избавиться от этой напасти, — сказал он вслед удаляющемуся автомобилю. — Делаю все возможное.
Он закрыл дверь и медленно подошел к столику. Посмотрел на пузырьки с лекарствами и подумал — как же их открыть одной рукой?
21. ДЖИНЕЛЛИ
Билли заказал в номер приличный обед. Есть совершенно не хотелось, но он постарался съесть все без остатка. Покончив с едой, рискнул принять сразу три таблетки эмпирина. Подумал: как-никак, а таблетки ложатся на жаркое, сандвич с индейкой, и на порядочный ломоть яблочного пирога, который, правда, скорее напоминал по вкусу асфальт.
Таблетки подействовали. Сначала передатчик боли в руке понизил свою мощность до пяти тысяч ватт, затем последовала серия кошмарных снов. Через весь сон шла, пританцовывая, обнаженная Джина, на ней были надеты только золотые серьги в виде больших колец. В следующем сне он полз по длинной дренажной трубе к круглому пятну дневного света, который непонятным образом оставался все на том же далеком расстоянии. Что-то кралось следом за ним, преследовало пугающее ощущение, что его настигает крыса. Но крыса необыкновенно большая. И вдруг он выбрался из трубы. Однако ошибся, подумав, что, наконец, спасен, потому что вылез он в вымирающий от голода Фэйрвью. Повсюду валялись трупы, кое-где целые груды. Ярд Стивенс лежал, распластавшись, посреди городского сада, и парикмахерские ножницы глубоко вонзились в то, что осталось от шеи. Дочь Билли стояла, прислонившись к фонарному столбу, и представляла собой что-то вроде остова с соединенными суставами, одетого в праздничный красно-белый костюмчик мажоретки. Невозможно было определить — мертва она, как остальные, или пребывает в коматозном состоянии. Стервятник, замахав крыльями, опустился на ее плечо. Когти сжались, голова вытянулась вперед. Гниющим клювом птица вырвала клок волос из ее головы. Окровавленный ошметок скальпа прилип к корням волос, как земля к корню вырванного растения. Она не была мертвой — Билли услышал ее стон, увидел, как пошевелились руки Линды. Он обнаружил, что в его руках рогатка, но заряжена она была не стальным шариком, а стеклянным грузом для бумаг, который обычно лежал на столе в холле их дома в Фэйрвью. Внутри груза виден был какой-то изъян, похожий на черно-синюю молнию. Линда в детстве часто зачарованно разглядывала эту безделушку. Билли выстрелил стеклянным грузом в птицу. Промахнулся, а птица обернулась Тадузом Лемке. Послышались какие-то глухие удары, и Билли подумал, что, возможно, началась фатальная аритмия его сердца. «Я никогда не сниму с тебя его, белый человек из города», сказал Лемке, и вдруг Билли очутился совсем в другом месте, а глухой стук продолжался.
Он с глупым видом осмотрелся в номере мотеля, решив, что это всего лишь очередное место действия его сна.
— Уильям! — позвал его кто-то с другой стороны двери. — Ты здесь? Открывай, а то я вышибу дверь, Уильям! Уильям!
О'кей, попытался сказать он, но ему не удалось из себя выдавить ни звука. Рот пересох, губы прилипли к деснам. Тем не менее он испытал чувство огромного облегчения. Это был Джинелли.
— Уильям! Уиль… ах ты, мать твою так! — последние слова он пробормотал для себя и ударил плечом в дверь.
Билли встал, его повело, он не смог даже сфокусировать взгляд. С легким треском разжались губы.
— Все в порядке, — удалось наконец вымолвить. — Порядок, Ричард. Я здесь. Я проснулся.
Он пересек комнату и открыл дверь.
— Господи, Уильям, я подумал, что ты…
Джинелли прервался на полуслове и уставился на него. Его карие глаза становились все шире и шире. Билли подумал: «Сейчас он убежит. Когда так смотришь на кого-то или что-то, непременно убежишь, едва оправишься от шока».
Джинелли поцеловал большой палец правой руки и перекрестился.
— Ну, ты меня впустишь, Уильям?
Джинелли принес лекарство получше, чем Фандер, — виски «Чивас». Он извлек бутылку из кожаного портфеля и немедленно налил в два бокала. Поднял свой и коснулся краешком бокала Билли (не бокалы, а обычные для мотелей пластмассовые стаканы).
— За более счастливые денечки, — сказал он. — Как насчет выпить?
— Отлично, — сказал Билли и опрокинул стакан в рот, проглотив все одним махом. После обжигающего взрыва в желудке пламя быстро перешло в мягкое мерцание. Он извинился и вышел в туалет. Нужды идти в туалет не было, просто не хотел, чтобы Джинелли увидел, как он плачет.
— Что он тебе сделал? — спросил Джинелли. — Отравил еду?
Билли расхохотался. Впервые за долгое время смеялся так от души. Сел в кресло и хохотал, пока слезы снова не потекли из глаз.
— Как я люблю тебя, Ричард, — сказал он, когда смех постепенно сошел на нет, перейдя на отдельные хихиканья и хмыканья. — Все, включая мою жену, думают, что я сошел с ума. Последний раз, когда мы с тобой виделись, у меня было сорок фунтов лишнего веса. И вот посмотри теперь. Репетирую, понимаешь, роль огородного пугала для новой постановки «Волшебника Изумрудного Города». И первое, что слышу от тебя: отравил ли он мне еду?
Джинелли нетерпеливо отмахнулся от полуистеричного смеха, равно как и от комплимента. Билли подумал: «Лемке и Джинелли мыслят одинаково. Когда речь идет о мести и ответной мести, они теряют чувство юмора».
— И что — отравил?
— Думаю, что-то вроде этого.
— Сколько ты веса потерял?
Глаза Билли обратились к зеркалу во всю стену. Кажется, у Джона Д. Макдональда он читал, что в современных американских мотелях каждая комната напичкана зеркалами, хотя большинство постояльцев — толстые бизнесмены, которые не проявляют интереса к лицезрению самих себя в голом виде. Он, правда, был в диаметрально противоположном состоянии, но вполне мог понять антизеркальные настроения. Подумал: все дело в его лице… нет, не только. Размер черепа остался тем же, только венчал он столь хилую структуру, что напоминал перезревший большой подсолнух.
«Я никогда не сниму с тебя его, белый человек из города», вспомнил он слова старика.
— Так какой вес, Уильям? — переспросил Джинелли. Голос его был спокойным, даже мягким, но глаза странно и загадочно блестели. Билли никогда раньше не замечал такого блеска в глазах других, и это вызвало некоторую нервозность.
— Когда это началось, — когда я вышел из здания суда и старик коснулся меня, я весил двести пятьдесят фунтов. Нынче утром взвесился до обеда — было сто шестнадцать. Ну, то есть… сто тридцать четыре фунта.
