Йон Линдквист - Впусти меня
Вот здесь он поставил бы следующий крестик.
Но на сегодня с этим покончено. Ни крестиков, ни ноликов. Ничего.
Папа принялся разливать, и водка с бульканьем полилась из бутылки. Узкий стеклянный конус наполнился прозрачной жидкостью. Рюмка в руке отца казалась такой маленькой и хрупкой. Почти незаметной.
И все равно ей удавалось все испортить. Все.
Оскар скомкал листок с незаконченной партией и бросил его в печку. Отец не протестовал. Они с Янне завели разговор о каком-то общем знакомом, сломавшем ногу. Потом поговорили о других известных им переломах, разлили по новой.
Оскар сидел перед открытой дверцей печи, наблюдая, как вспыхивает и обугливается листок. Потом принес остальные партии и тоже кинул их в огонь.
Папа с Янне взяли рюмки и бутылку и перебрались в большую комнату, папа позвал его «посидеть с ними, поговорить», и Оскар ответил: «Может, позже». Какое-то время посидел, глядя в огонь. Жар ласкал его лицо. Он встал, взял с кухонного стола чистую тетрадь в клеточку, вырвал из нее все страницы и поджег. Когда тетрадь, включая обложку, превратилась в пепел, он принес карандаши и тоже бросил их в печь.
*Было в ночной больнице что-то особенное. Мод Карлберг за стойкой регистрации окинула взглядом почти пустой зал. Кафетерий и киоски были закрыты, лишь несколько посетителей скользили, как призраки, под высоким потолком.
В такой поздний час ей нравилось представлять, что она и только она блюдет покой гигантского здания больницы Дандерюд. Конечно же, это было не так. В случае проблемы ей стоило лишь нажать на кнопку, и в течение трех минут перед ней возникал охранник.
Чтобы скоротать время поздними вечерами, она изобрела одну игру.
Она придумывала профессию, место жительства и приблизительную биографию некоего абстрактного персонажа. Возможно, какую-нибудь болезнь. А потом примеряла все это на первого попавшегося человека. Часто результат оказывался по меньшей мере забавным.
Например, она выдумала пилота, проживающего на Гетгатан с двумя собаками, о которых во время командировок заботилась тайно влюбленная в пилота соседка (ну или сосед). Проблема пилота заключалась в том, что ему или ей мерещились зеленые человечки в красных колпачках, парящие в облаках, когда он / она сидел / сидела за штурвалом.
Дальше оставалось только ждать.
Через какое-то время могла появиться суровая старуха. Женщина-пилот. В свое время слишком увлеклась спиртным в маленьких бутылочках из бортового запаса, допилась до зеленых чертиков, ее уволили. Теперь сидит целыми днями дома с собаками. А сосед все так по ней и страдает.
Так Мод коротала долгие ночные часы.
Иногда она ругала себя за эту игру, мешающую воспринимать людей всерьез. Но ничего с собой поделать не могла. Вот и сейчас — сидела и ждала священника, питающего страсть к ревущим спортивным авто и имеющего склонность подвозить случайных попутчиков в надежде обратить их на путь истинный.
Мужчина или женщина? Молодой или старый? Как может выглядеть такой человек?
Мод положила подбородок на ладони и посмотрела на вход. Что-то маловато сегодня народу. Время посещений было закончено, а новые пациенты с обычными субботними травмами, зачастую имеющими то или иное отношение к алкоголю, поступали в неотложку.
Вертушка дверей закрутилась. Вон он, святоша-автомобилист.
Но нет. Это был один из редких случаев, когда ей приходилось признать свое поражение. В дверях стоял ребенок. Хрупкая маленькая девочка лет десяти-двенадцати. Мод начала было выдумывать цепь событий, которые привели бы к тому, что эта девочка стала бы тем самым священником, но быстро перестала. У девочки был очень несчастный вид.
Девочка подошла к большой схеме больницы с разноцветными обозначениями проходов в то или другое отделение. Мало кто из взрослых мог разобраться в ней, что уж говорить про ребенка?
Мод перегнулась через стойку и тихо окликнула девочку:
— Тебе помочь?
Девочка обернулась, смущенно улыбнулась и двинулась к ней. Волосы ее были влажными, пара не успевших растаять снежинок белели на черных прядях. Она не потупилась, как часто делают дети, попав в незнакомую обстановку, — нет, темные печальные глаза смотрели прямо на Мод все то время, пока девочка приближалась к стойке. В голове Мод промелькнула мысль, четкая, как произнесенные слова:
Нужно ей что-нибудь дать. Что бы ей такое дать?
Впав в ступор, она начала лихорадочно перебирать в голове содержимое своего письменного стола. Карандаш? Надувной шарик?
Девочка встала перед ней, так что над краем стойки торчали лишь голова и шея.
— Извините, я… я ищу своего отца.
— Он пациент больницы?
— Да, вернее, я точно не знаю…
Мод посмотрела на крутящиеся двери, взгляд ее побродил по вестибюлю и остановился на девочке. На ней даже не было куртки. Только черный вязаный свитер, усеянный каплями и снежинками, сверкающими в свете ламп.
— Милая, ты совсем одна? Так поздно?
— Да, я… я только хотела узнать, здесь ли он.
— Ладно, посмотрим… Как его зовут?
— Не знаю.
— Как это — не знаешь?
Девочка потупила взгляд, будто ища что-то на полу. Когда она снова подняла голову, ее большие черные глаза увлажнились, а нижняя губа дрожала.
— Нет, он… Я знаю, что он здесь!
— Деточка, ну что ты…
Мод почувствовала, как в груди что-то вот-вот лопнет, и засуетилась, стараясь помочь делом: она наклонилась, вытащила из нижнего ящика стола рулон бумажных полотенец, оторвала кусок и протянула девочке. Она испытала облегчение оттого, что смогла ей хоть что-то дать — пусть даже кусок бумаги.
Девочка высморкалась и вытерла глаза каким-то очень взрослым жестом.
— Спасибо.
— Я даже не знаю… А что с ним?
— Он… Его арестовала полиция.
— Но тогда, может быть, тебе лучше спросить у них?
— Да, но его держат здесь. Он болен.
— А что у него за болезнь?
— Он… Я знаю только, что он здесь. Где он может быть?
— Наверное, на последнем этаже, но туда нельзя без предварительной договоренности.
— Я только хотела узнать, где его окно, чтобы я могла… Не знаю.
Девочка опять расплакалась. Горло Мод сжалось до боли. Девочка хотела знать, где ее папа, чтобы стоять под окнами больницы… в снегопад… и смотреть на его окно… Мод сглотнула.
— Если хочешь, я могу туда позвонить. Уверена, что тебя пустят…
— Нет, спасибо. Теперь я знаю… Теперь я могу… Спасибо. Спасибо.
Девочка повернулась к ней спиной и направилась к дверям.
Боже, эти несчастные семьи…
Девочка скрылась за дверью, а Мод сидела и смотрела ей вслед.
Что-то тут не так.
Мод попыталась припомнить, как она выглядела, как двигалась. Что-то в ней было не то, что-то странное… Через полминуты Мод поняла, в чем дело. Девочка была босая.
Мод выскочила из-за стойки и подбежала к дверям. Ей только в исключительных случаях разрешалось оставлять стойку без присмотра, но она решила, что сейчас тот самый случай. Она нетерпеливо протиснулась сквозь вертушку — скорее, да скорее же! — и выбежала на стоянку автомобилей. Девочки и след простыл. Что же делать? Нужно, наверное, вызвать социальные службы, чтобы они убедились, что за девочкой есть хоть какой-то присмотр. Видимо, никто не знал, что она здесь, — это все объясняло. Кто же ее отец?
Мод оглядела парковку, но девочки не было видно. Она пробежала вдоль больницы по направлению к метро. Пусто. По дороге обратно она лихорадочно соображала, кому позвонить и что предпринять.
*Оскар лежал в своей постели в ожидании Оборотня. В его груди кипели ярость и отчаяние. Из гостиной доносились громкие голоса отца и Янне, заглушаемые музыкой из кассетника. «Братья Юп».[31] Оскар не мог различить слов, но он и без того знал эту песню наизусть.
Живешь в деревне — нужна скотина.
Фарфор продали, свинью купили…
На этом месте музыканты принимались изображать разных животных. Вообще-то они всегда казались ему смешными, но сейчас он их ненавидел. За то, что они принимают во всем этом участие. Поют свою идиотскую песню, пока папа с Янне сидят и напиваются.
Он прекрасно знал, как все будет дальше.
Через час-другой бутылка будет допита, и Янне отправится домой. Потом папа немного послоняется по кухне, пока не решит, что ему непременно нужно побеседовать с Оскаром.
Он войдет к нему в комнату, только это будет уже не папа, а воняющая перегаром размазня, полная слюнявых нежностей и сентиментальных соплей. Поднимет Оскара из постели. Поговорить. О том, как он до сих пор любит маму, о том, как любит Оскара, а Оскар его любит? Будет заплетающимся языком рассказывать обо всех нанесенных ему несправедливых обидах и в худшем случае совсем заведется и разозлится.
