Джон Харвуд - Тень автора
К этому времени она уже почти подошла к каменной стене, разделявшей луг и дубраву на холме. Иногда они с Каролиной гуляли по этому маршруту, но не решались зайти в лес, поскольку тропинок не было видно, а под деревьями росли густые заросли крапивы. Но сегодня Розалинда разглядела потайную калитку в самом углу ограды, а за ней узкую тропинку, которая вела в лес. Она тронула засов, и калитка сразу распахнулась; уже очень скоро Розалинда оказалась по ту сторону стены.
Тропинку, казалось, совсем недавно расчистили – по обе стороны валялись срубленные кусты крапивы, – но ей все-таки удавалось лавировать между ними, не приподнимая подола платья. Уже в самой чаще она вдруг осознала, что в лесу очень тихо. Приглушенным казался даже отдаленный щебет птиц, и Розалинда подумала, не лучше ли вернуться. Что, если она встретит… Впрочем, кого она могла здесь встретить? Кролик или заяц, прошмыгнувшие прямо перед ней, заставили ее сердце учащенно биться, но любопытство взяло верх, и она продолжала идти вперед, пока тропинка, изогнувшись за стволом огромного дуба, не вывела ее из влажной прохлады леса на залитый солнцем зеленый склон холма. Он, скорее, был похож на парк: трава здесь была ровно подстрижена, не то что на заросших лугах, по которым она шла совсем недавно. С южной стороны открывался вид на поля, далекие деревушки и склоны холмов, а при богатом воображении можно было даже представить себе берег моря, протянувшийся у самого горизонта. Опушка, на которой она стояла, спускалась вниз еще ярдов на семьсот, а потом снова начинался лес. Оглянувшись по сторонам, она заметила справа, чуть ниже по склону, какое-то строение, скрытое за деревьями.
Это была маленькая беседка, удивительно пропорциональная в своей конструкции: простое с виду деревянное строение в форме восьмиугольника, выкрашенное в нежно-голубой и кремовый цвета, с темно-зеленой пирамидальной крышей и решетчатыми стенками. Поскольку беседка стояла на склоне, задний вход находился на уровне земли, а спереди в беседку можно было подняться по ступенькам. В стенах были углубления наподобие широких подоконников, заваленные мягкими подушками; деревянный пол был отполирован, как и опоры крыши. Беседка вы глядела новенькой и блестящей; во всяком случае, в ней до сих пор пахло свежей краской и лаком. Странно, что Каролина ни разу не предлагала прийти сюда, да и ее мать никогда не рассказывала про эту беседку. Но может, она просто вторглась в чужие владения? Впрочем, она знала, что Фредериксы были добрыми и гостеприимными соседями и вряд ли стали бы возражать против ее прогулки по их территории.
Розалинда скинула туфли и устроилась на сиденье слева, так, чтобы смотреть на склон и далекие холмы. Солнце вышло из-за туч, и стало заметно теплее; легкий ветерок играючи носился вокруг. Ей и в самом деле нужно было сосредоточиться на своих проблемах, но, оказавшись в такой благодати, она совсем не хотела думать о грустном; здесь она чувствовала себя как дома, а подушки были такими мягкими и уютными… Беседка выглядела, как бы это сказать… словно солнечный ку пол в поэме «Кубла Хан», только, разумеется, вокруг не было ледяных пещер; если бы у нее были цимбалы, она бы сыграла на них и, возможно, ей бы удалось увидеть самого поэта с горящим взором и развевающимися волосами. Сразу вспомнилось, что недавно и сама она отведала божественного нектара и райского молока; глубоко вздохнув, она поудобнее устроилась на подушках и закрыла глаза, чтобы лучше слышать отдаленное пение птиц и чувствовать ласковую прохладу ветерка; но прошло какое-то время, и ей показалось, что это вовсе не ветерок, а чья-то рука нежно теребит ее волосы. Прикосновение было таким приятным, что она без опаски открыла глаза; ее первой мыслью было то, что Каролина все-таки отправилась следом за ней.
Но хотя сходство с Каролиной было очевидным, женщина, которая сидела рядом, была немолодой и худой, а усталое лицо выглядело бледным и болезненным. Розалинда заметила, что на ней было строгое платье, фасон которого она помнила еще с детства. Женщина по-матерински тепло улыбнулась Розалинде и жестом предложила положить голову ей на колени, что та охотно сделала, на миг вообразив себя ребенком. Розалинда вдруг почувствовала, что не нужно ничего говорить, и женщина тоже молчала, лишь улыбалась и гладила ее волосы, а потом, словно приняв какое-то решение, свободной рукой потянулась и взяла что-то с сиденья. Это был маленький томик в коричневой обложке, тисненной золотом, и явно новый, поскольку Розалинда уловила запах свежих хрустящих страниц. Улыбаясь все так же по-матерински, женщина раскрыла книгу на титульной странице и придвинула ее к Розалинде, чтобы та смогла прочесть, не поднимая головы:
Розалинда Маргрейв БЛЕКУОЛЛ-ПАРКРозалинда отчетливо понимала смысл этих слов, но почему-то не испытывала ни удивления, ни тревоги, лишь любопытство; ей было интересно, что произойдет дальше, а между тем женщина повернула книгу к себе и начала читать вслух. Но это не было обычным чтением вслух, поскольку сцены оживали прямо на ее глазах, и главные герои – среди которых были она сама, ее мать и Дентон Маргрейв – двигались и говорили как в жизни. Это было сложно описать, но Розалинда как будто играла роль в спектакле, произнося монологи и испытывая настоящие чувства, и в то же время сознавала, что лежит на коленях у женщины, которая читает ей сказку, и эта сказка, оказывается, написана ею самой, но уже замужней дамой.
Все началось, когда спустя два дня она вернулась в Бейсуотер в твердой решимости отказать господину Маргрейву. Но она не рассчитывала на последовавшую за этим реакцию матери. Когда все методы убеждения были исчерпаны, Сесили Форстер заявила, что сегодня же ночью покончит с собой, так как не желает жить с такой бессердечной и жестокой дочерью, не способной расстаться со своими глупыми представлениями о любви (которая, в отличие от богатства и социального положения, эфемерна) и понять, что нужно ей и ее матери для счастья (если бы только она сама это знала).
Мать произнесла эту угрозу спокойно и с какой-то обреченностью, что наполнило ее зловещим смыслом и пробудило в Розалинде смутное ощущение собственного проигрыша, поскольку она знала, что не сможет жить, сознавая, что, по сути, убила свою мать. Как будто все еще пребывая в той сказке, Розалинда словно со стороны наблюдала за тем, как принимает она предложение ликующего от восторга поклонника, и после тщетных попыток подавить в себе отвращение к физической близости с ним все-таки выходит за него замуж. Уже в церкви, на церемонии венчания, обнаружилось, что у Дентона Маргрейва нет не только семьи, но даже и друзей – его половина церкви была пуста, – в то время как на половине невесты было не протолкнуться, хотя многие из гостей были ей совершенно незнакомы. У него даже не было свидетеля; в назначенное время он сам достал из кармана обручальное кольцо. Служба прошла в гробовой тишине; даже священник, казалось, был ошеломлен таким зрелищем, и когда господин Маргрейв поцеловал ее своими красными влажными губами, Розалинду опять слегка замутило от неуловимого запаха тлена. Каролина, подружка невесты, беззвучно плакала у нее за спиной.
Свадебного банкета не было. Господин Маргрейв молча вывел ее из церкви, проходя мимо пустующих рядов с одной стороны и толпы гостей, молчаливых и мертвенно-бледных, словно статуи, с другой, и усадил в черный экипаж, ожидавший у выхода. Как он объяснил, вкрадчиво улыбаясь при этом, экипаж до ставит ее в Блекуолл-парк, где они проведут медовый месяц, а ему самому нужно срочно отбыть по делам, но к ночи он обещал вернуться. Он усадил ее в карету, захлопнул дверцу, кучер подстегнул лошадей и увез ее прочь. Насколько она мог ла судить, дверца кареты не была заперта на замок, но ей и в голову не пришло спрыгнуть на ходу; казалось, ее покинули все желания, мысли, чувства. Она смотрела в окно, но видела лишь то, что положено путешественнику, и проплывающие мимо пейзажи были ей безразличны. За всю дорогу экипаж ни разу не остановился, но вот, миновав долгий отрезок пути, пролегавший через пустынные поля, наконец въехал в высокие ворота и остановился у подъезда огромного каменного дома.
Розалинда расслышала, как кучер поднялся с козел и подошел, чтобы открыть ей дверь; она молча вышла из кареты. Кучер так же молча сложил лесенку, хлопнул дверцей, взобрался на свое место и стегнул лошадей, которые резво поскакали обратно. За воротами кони встали, кучер вновь спрыгнул на землю, запер ворота снаружи, и она услышала, как клацнули металлические засовы. Скрип колес и топот лошадей постепенно стихали, и вскоре она осталась совсем одна в пустом и немом дворе.
Ощущение реальности вернулось к ней, но ошеломило ничуть не меньше, чем если бы на нее, спящую, вылили ушат холодной воды. Воспоминание о беседке ушло; она была здесь, в доме своего мужа, господина Маргрейва, и, как она только что заметила, в свадебном платье, которое после долгой дороги было уже не белым, а почти черным. А может, оно всегда было черным; во всяком случае, она не помнила. Ужас нынешнего положения постепенно охватывал ее, пока она не почувствовала, что близка к обмороку. Она, должно быть, сошла с ума, когда уступила матери, – уж лучше бы сама наглоталась таблеток и покончила с такой жизнью. Розалинда испуганно огляделась по сторонам. Двор был со всех сторон окружен высокой стеной, которая к тому же была совершенно гладкой, и взобраться на нее вряд ли удалось бы. Трехэтажный дом словно нависал над ней, и его стены тоже не предлагали никаких крюков и выступов, по которым можно было бы забраться на стену. А между тем за ней в любой момент могли появиться слуги; да и сам господин Маргрейв мог пожаловать. Небо опускалось все ниже, и день быстро клонился к вечеру.
