Иван Катавасов - Коромысло Дьявола
— Фундаментально по-другому складывается обстановка в многовекторном бытии, где редко кто-либо, что-либо во всем накладываются друг на друга по направлениям, азимутам, модулям, тензорам. Потому-то преднамеренная попытка отцов ноогностиков инициировать создание святого писания, одинаково пригодного для эргоников и апатиков, харизматиков и мирян, не увенчалась успехом в форме явления людям синергического вероисповедания.
Однако игра того стоила, чтобы не жалеть свечей и канделябров, мой добрый рыцарь Филипп. Вся история человечества, пусть она и описывается, предписывается нам императивно и повелительно, в то же время не отрицает сослагательного наклонения.
Ах, если бы двукнижие Филона и Аполлония их современники сумели понять и открыто оценить по достоинству! Не превратили бы его в кладезь тайной эзотерической мудрости, закрытой от непосвященных и тех, кого они сочли недостойными великого знания. Приняли бы его просто как благую, добросердечную и богодухновенную весть двух малых пророков.
Возможно, в таком случае Продиптих и два его достойнейших творца восстали бы евангелическими провозвестниками скорого и предопределенного Провидением прихода Иисуса Мессии, смиренного странника и Сына Божия.
Но тогда, мой друг, в исторической модальности Продиптих никак не смог бы стать эзотерической основой теургических ритуалов рыцарей Благодати Господней. Это ни в коей градации не могло произойти, если б сие двукнижие вошло в эктометрический канон нового экуменического вероисповедания вместо свежеиспеченной Септуагинты, то есть «70 толковников», предназначенных к употреблению эллинистических прозелитов иудейства и иеговизма.
Ах, если бы благую весть изначально принесли и подхватили образованные эллины и римляне! Но отнюдь не малограмотные иудеи, не понимавшие собственного Закона Божия. Ох, если бы так оно и было, друг мой!
Во многая оных противоречивых диалектических «если бы да кабы» и состоит, рыцарь Филипп, сокровенный смысл допустимого сослагательного наклонения человеческой истории.
Тот, кто бездумно предполагает, будто в истории не кроется сослагательный модус, и она не составлена из неисчислимых языковых конъюнктивов, субъюнктивов и модальностей, глубоко заблуждается.
Императивы Божественного Провидения нам не ведомы. Посему то, что вчера с гневом отвергалось одними людьми, сегодня другими превозносится до небес. А завтра позавчерашние открытия и забытые откровения вновь берутся на щит.
Ни один из вариантов, ни одна опция в исторических процессах не пропадают втуне. Тем или иным образом нереализованные прежде возможности находят вероятное продолжение спустя десятилетия, века или тысячи лет истории человеческого разума.
Когда б, разумеется, данные модальности самодовлеюще не притязают на тотальное формирование экуменического бытия в непреложном соответствии относительным образцам и моделям, никоим модусом не являющимися абсолютной истиной…
«Так-так… Возможно, достопочтенных отцов-ноогностиков, апатиков и эргоников сбило-таки их с панталыку стремление к абсолюту, эллинской красоте, к римскому перфекционизму и упорядоченности. Не надо было, ребята, для древних дикарей-поганцев такую красивую и умную книжку издавать, жемчуга метать, орфографией и полиграфией увлекаться», — огорченно думал Филипп, рассматривая со всех сторон и поворачивая трехмерное изображение «Продиптиха».
Полистал он и филигранно отпечатанные на пергаменте страницы античной инкунабулы, где в правой колонке напечатан текст Апокалипсиса Творения, а слева, параллельно ему — Евангелие Бога пресуществленного.
— Потому-то ее и нарекли двукнижием-продиптихом, — чутко прокомментировала ему виртуальное изображение учебная программа голосом прецептора Павла.
«Проще надо было быть, милостивые государи-харизматики и государыни-харизматички. Тогда б люди к вам потянулись в поисках света во тьме и черной ночной тьмы в белом дневном свете.
Или же вам следовало обойтись без перекрестных ссылок и переплетения смыслов на любой страничке. Вон как в первой «Дихобиблии», где сперва шел текст «Творения», а с конца, переворачиваем, глядишь, вот вам «Евангелие»…
Не знаю, может, им стоило в отдельных изданиях отпечатать оба текста со ссылками-параллелями на полях, как в синоптических евангелиях… Из рака ноги, типично перемудрили, переборщили», — размышлял Филипп, завязывая перед зеркалом галстук.
Выглядеть аноптическому рыцарю Филиппу, как это ни парадоксально, нынче требуется не «из рака ноги, но на миллион долларов, не меньше». Ведь помимо воскресной службы сегодня ему предстоит явиться на традиционном обеде дружной семьи Ирнеевых, единодушно отдававших должное уважение пище телесной и питательной, по-домашнему причащаясь вином и хлебом насущным.
То, что не хлебом единым жив человек, ближних родственников Филиппа ни на гран не смущало. И так пойдет, и то хлеб. Оно вам типично по-белоросски, когда едено сыто-пьяно, и войны нет…
Наш герой евангелически прощал ближним обыденную и заурядную бездуховность. Потому как домашние человека суть враги его, коим непременно следует подставлять левую щеку, когда им взбредет в дурную башку съездить вам по правому уху.
Уши-то за воскресным обедом никак не заткнешь, почтительно выслушивая дурацкие сентенции и родительские нравоучения. «В уродской семье, сам уродом делаешься…»
Отца и мать Филипп почитал, уважал и потому за обедом душеспасительных бесед в пику им не вел. Вполне достаточно, коль скоро он не забывает помолиться об их заблудших в материализме душах и благочестиво просит Бога ниспослать им то, чего они сами себе желают.
Нисколько наш герой не возражал, если бы отец Олег Игоревич пробил через пень-колоду, вкривь и вкось по академическим инстанциям докторскую диссертацию. Впрямь, на то нужна Господня воля, дабы учитель средней школы по прозванию Проглот-Полиглот, короче, Проп стал бы доктором педагогических наук.
Филипп также ничего не имеет против того, чтобы матери Амелии Иосифовне удалось подсидеть директора гимназии и Божьим попущением сесть в руководящее кресло на страх и ужас гимназистам, гимназисткам, а также педагогическому коллективу.
Кто она такая Химица-Вырви-глаз, он знал не понаслышке. Сам одиннадцать лет прожил и отучился в роли «Химициного сынка». По правде сказать, так его называли заглазно и шепотом. С пятого класса Фила-каратиста как-нибудь обзывать оказалось небезопасно.
Зато сестрица, всем естественным наукам предпочитающая учить детей химии, так, наверное, и останется на всю жизнь Ленкой-Химозой. Правда, в последнее время Химозу даже за глаза злоязычные гимназисты принялись звать по отчеству. Совсем не уважительно, но акцентировано с дефисом «Але-говна». На свою беду она стала представляться детям не Еленой Олеговной, а по-белоросски Аленой, без «ё».
