Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3
Хорошие девочки получают свою порцию добрых снов еще при жизни, восхищаясь и благоговея перед явью и навью, словно клеймо на себе ставят: я — хорошая. Плохие девочки живут наяву, а во сне смотрят положенные им кошмары, не отличая одно от другого. А очень плохие? Те, для кого вековая сладкая дрема в хрустальном гробу заменена на тяжкие многотысячелетние видения под ступенчатыми небесами пирамид, в разрисованной тьме могильных камер?
Саграда спит и видит сны, не имея права проснуться. Под куполом черепа, точно в пустом соборе, витают неисполненные мольбы и непринятые сожаления. Все казни египетские отныне к Катиным услугам. Она готова пережить и лягушек, и мух, и саранчу, и огненный град, и воду, претворенную в кровь — лишь бы не самое последнее, сломившее фараона. Смерть первенцев. Невозможно переиграть божий гнев на его поле, невозможно. Суди меня, но оставь их, что тебе стоит быть милосердным? Не карай детей за грехи отцов, неправильно это, нечестно, господи. И если ты хочешь меня сломать, то я сломаюсь, я УЖЕ сломалась, мне хватило и краткой боли, прежде чем тело мое, слабое, жалкое, всегда готовое сдаться тело возопило: я умираю, чтобы не дать душе моей обратиться в демона! Моей гордыни не хватит, чтобы принести жертвы, достойные княгини ада.
Фолд. Я пас, господи.
И тьма египетская приходит как блаженство и отдохновение, накрывая Катерину пеленой мягче ангельского крыла.
* * *— Осторожно, осторожно, — шепчет кто-то у Катиного виска. Две пары сильных рук разматывают ее, распаковывают, будто рождественский подарок, мир вокруг пропитан удушливым смолистым запахом, Катя почти слышит, как позванивают игрушки на елке и шуршит, осыпаясь с мертвых ветвей, колючая хвоя.
Катерина с детства любила этот праздник, синий и серебряный дома, в России, алый и золотой в Европе, рождественские базары с кучей бесполезных вещей в каждой лавчонке, с глинтвейном по холодку, с пьяненькими Дедами Морозами и Санта-Клаусами, бродящими по улицам, словно новогодние зомби. Если ей суждено родиться заново, пусть это случится на Рождество.
— Гребаные ангелы, — ворчит кто-то, кажется, женщина. — Сами заповедей не соблюдают, а нам запрещают…
— Ибо сказано: не убий ближнего своего совсем уж без причины, — соглашается знакомый мужской голос.
— Плеть подбери, — деловито советует женский.
— Да уж тут валяться не оставлю! — рычит мужчина.
Мурмур? Витька? — гадает Катерина, боясь открыть глаза. Ей страшно двигаться, страшно дышать, страшно глядеть — вдруг ее глаза зашиты суровой нитью, а легкие по-прежнему лежат в сосуде с головой бога Хапи на крышке?
— Мама, ма-а-ам, — тянет все тот же мужской голос.
Сыночек мой, первенец. Живой. А Плеть так и не вернул, паршивец.
Катя размыкает веки — и вот он, семейный праздник над ее преждевременной могилкой: все в сборе — не только Витька, но и Дэнни, Мурмур, Люцифер… Наама. Родня из ада. Мое кровавое Рождество, устало улыбается Саграда. Я дошла? Скажите мне, я — дошла?
— Нет, — жалея супругу, но приговоренный к правде, качает головой владыка преисподней, бывший ангел. — Нет, еще нет.
— Ну сколько можно? — взрывается Виктор. — Сволочи вы! На ней и так лица нет… — И умолкает, глядя на то, как расширяются от ужаса Катины глаза.
— И это мой брат. Старший, — произносит Денница-младшая таким тоном, будто это неизлечимое заболевание мозга. — Мам, он фигурально. Он фигурально выражающийся… ДЕБИЛ! — Дэнни отвешивает сводному братцу подзатыльник. Витька, насупившись, не сопротивляется — чует свою вину. — Есть у тебя лицо, есть. Даже, э-э-э, посвежевшее такое… Как после обертываний.
Катерина вздыхает, захлебываясь морозным, вкусным воздухом — ничего общего с промозглой духотой в подземельях пирамид:
— Да, обернули меня знатно… Хейлель! — Первый раз она обращается к Люциферу так же, как Велиар. Точно клеймо ставит: я теперь твой бессменный спутник, твой аколит. Пусть всего на три года, но Я. — Ты в курсе, что Велиару не нравится твоя реформация и твоя жена? И что он пытается угробить нас обеих?
— Не угробить, — качает головой Денница-старший. — Если бы он пытался тебя убить… Я бы приревновал. Потому что убить тебя сейчас — самое милосердное, самое доброе деяние. Ангельское. Все, что могут Агриэль с Самаэлем — лично провести положенные пытки, провести их правильно. Подтолкнуть тебя к верным ответам, чтобы дать шанс на победу. Заставить потерять сознание вовремя, чтобы дать твоей душе передышку. Белиал — великий мастер, лучший из адских палачей, а Самаэль — сама смерть во всех ее ипостасях. Я не мог доверить тебя никому — только им.
— Что?! — изумляется Саграда. — Так это было твое поручение? Твое… милосердие?
— Катенька, Катарина, Кэти, — шепчет Люцифер, садясь перед разгневанной супругой на корточки. — Пойми, мы в аду, оба. То, что мы его повелители, означает одно: мы разделяем участь каждой души, угодившей в нижний мир. Ощутить на себе каждую муку, пройти через собственный страх боли, смерти, потери того, что нам дорого — и выжить. Не рассыпаться в пыль, не раствориться в здешней земле, не сгореть без следа. Палач вырвал у тебя ужас, раскаяние, отвращение к себе — но это самая малая плата, которую он взял за свои услуги. Есть и более высокая цена.
— Хочешь, мы заплатим золотом?.. — с отсутствующим видом бормочет Катя, начиная понимать, ЗАЧЕМ она идет через всю преисподнюю. — Моя ненависть к вам — вот она, та самая цена?
Владыка ада кивает.
— Ты выдержала, мама, — произносит Денница-младшая и Катерина слышит в ее голосе слезы. — Мы здесь, а значит, всё еще… — Дэнни прерывисто вздыхает. Когда Витька был маленьким, с таким же коротким вздохом, похожим на всхлип, он успокаивался, наплакавшись.
Саграда обводит взглядом свою семью, стоящую плечом к плечу, словно потрепанная боевая пехота перед превосходящими силами противника. Они всё еще нужны ей. Всё еще. Нужны. И дороги, так дороги, что девять казней египетских перевешивают десятую — потерю их, врученных Катерине судьбой, нечаянных, даренных, бесценных. Катя помнит: рыдая и моля о пощаде, она перенесла все девять кругов мытарств, лишь бы не попасть в десятый, в круг, где теряют самых близких. Чем бы Катерина ни пыталась умилостивить палачей, ЭТОЙ жертвы она им не предлагала.
Или дьявол с ангелом, действуя слаженно, жестоко и четко, не позволили ей проорать, простонать, прохрипеть «берите их, оставьте меня». Не довели до последней грани.
— Так что, нет никакого заговора ангелов и демонов? — с надеждой спрашивает княгиня ада, некоронованная, неопытная.
— Есть, конечно! — смеется Мурмур. — Всегда есть заговор, подковерная интрига, дружба двух против третьего, троих против четвертого, всех против всех… Ад — скучное место, мама Катя. — Саграда едва заметно вздрагивает от столь… выверенного обращения. Мама Катя. Мурмур точно намекает: ты мне мать — и в то же время не совсем. Надо же, каков хитрец! — Вот мы и развлекаемся, как можем. Людьми расплачиваемся, демонами обмениваемся, отдаем себя в заклад на пару вечностей, а после выкупаем. Как будто это что-то меняет. Прости уж нам, дуракам обреченным.
