Майк Гелприн - Уцелевшие
Из дома выбралась старая рабыня, которую Райгру случалось видеть и прежде. Оглядевшись по сторонам, старуха засеменила по улице в том направлении, где йолн сейчас прятался.
Райгр вгляделся в нее и не поверил своим глазам. Навстречу ему по узкой кривой улице спешила Лутх. Уставшая, изможденная, в теле старухи, но тем не менее живая и здоровая Лутх.
Райгр бросился из-за угла ей навстречу. Лутх на мгновение замерла, затем тяжело вздохнула, и йолн успел подхватить рельо́ и прижать к груди.
– Райгр, – прошептала Лутх, – великая судьба, Райгр… Тхломна больше нет.
Райгр вздрогнул. Муйтх тоже, хотел было сказать он, но придержал язык. Пусть Лутх сначала вернется домой. Муйтх была ее ближайшей рельо́, и Лутх будет оплакивать ее дома, среди семьи, а не здесь.
– Тебе необходимо сменить тело, – произнес Райгр вслух.
– И как можно быстрее, – отозвалась Лутх. – Ты не представляешь, какой мерзкий привкус у меня во рту.
В другое время оба рассмеялись бы шутке, но сейчас ни один из них даже не улыбнулся. Большинству йолнов удавалось прожить столетия, не теряя никого из близких, и умение мириться с потерями, свойственное людям, было плохо подвластно даже старшим.
– Пойдем, – сказал Райгр, – всем нам нужно будет сегодня же сменить тела и убраться из этого города.
– А Йиргем? – вскинулась Лутх.
– Он жив, – успокоил ее Райгр, – кто-нибудь из нас поспешит за ним в Ахетатен. Пойдем.
Райгр взял Лутх под руку и повел ее через город. Со стороны выглядело так, будто заботливый сын, бережно поддерживая, ведет по улице старую мать.
Глава девятая
Время перевалило уже за полночь, но никто и не думал расходиться. Рассказанное француженкой настолько меняло сложившиеся представления, что Антон усомнился в правомерности их группы называть себя Знающими.
Фактически нам пристало зваться Невежественными, усмехнулся он про себя. Да, но как же граф мог не знать того, что оказалось известно французам? Или знал, но скрыл информацию от группы намеренно? Возможно, так оно и есть, если ненависть к нелюдям настолько сильна в нем, что граф решил на корню пресечь любые сомнения в целесообразности их уничтожения. А возможно, дело в том, что после эмиграции семьи Муравьевых во Францию российское Общество фактически прекратило свою деятельность на полвека. Тогда как французы бережно хранили старую информацию и продолжали собирать новую.
– Судя по лицам, вы все сейчас взволнованы, – граф обвел взглядом группу. – Прошу вас, высказывайтесь, господа. Я предлагаю – по очереди, а я переведу для мадемуазель Вертиньи то, что будет ей непонятно.
– Получается вот какое дело, – откашлявшись, начал Антон. Внезапно он понял: то, что он сейчас скажет, не понравится никому из присутствующих, в том числе ему самому. На мгновение пришла мысль воздержаться, но Самарин ее отмел и продолжил твердо: – Мы имеем дело с иной расой, которая, возможно, древнее, чем человеческая. И, возможно, не менее разумна, а то и более. Мне кажется, я начинаю понимать, что отказ уничтожить расу нелюдей, простите, йолнов, мог быть продиктован не только корыстью, но и соображениями морали. Вполне возможно, что…
– С иной расой, да? – Косарь привстал в кресле. – Более древней и разумной? Может быть, еще скажешь – с высшей расой? Так вот, плевать я на нее хотел, ясно? Класть я хотел на нее. Мы про эти расы наслышаны, были уже такие, высшие. Арийская, например, слыхали про такую? Я эту древнюю расу своими руками давить буду, гадов этих высших, разумных. Я внятно излагаю?
– Подождите, Косарь, – сказал граф с досадой. – Будет ваша очередь, и вы сможете высказаться. А пока дадим Антону закончить.
– Да я уже почти закончил, – Антон устало махнул рукой. – И я вовсе не агитирую за нелюдей. Просто обобщил то, что понял сегодня. Мы имеем дело не со злобными палачами, как я считал до сегодняшнего дня. А с существами, борющимися за жизнь и заслуживающими по меньшей мере уважения, несмотря на то что мы с ними смертельные враги. Вот и все.
– Хорошо, – кивнул Муравьев. – Вы поняли, мадемуазель, или перевести то, что сказал коллега?
– Я понимать, – ответила девушка. – И я сказать: Антон есть прав. Я тоже думать, как он.
– Ну что ж, прекрасно, – лицо графа осталось бесстрастным, голос спокойным. – Пойдем дальше. Сильвестрыч.
– Давайте оставим мораль и прочие благолепия в покое, – Енакиев встал со своего места и навис над столом, упершись в него костяшками пальцев. – Я вижу ситуацию так: нелюди… Я буду называть их так, как привык. Так вот, этот гаденыш – французский монстр – думал, что остался один. Так я понял вас, мадемуазель?
Натали кивнула.
– Хорошо, – продолжил Енакиев. – Он считал, что его сородичи вымерли. И то же самое думала та тварь, которая здесь у нас. Она и продолжает так думать. Но теперь французский гад завладел документами, из них он наверняка поймет, что у него есть живой сородич, так? Причем сородич женского пола, и, возможно, они знают друг друга, хотя это, наверное, и не важно. Тогда совершенно естественно, что он появится здесь у нас и будет пытаться ее найти. А раз так, то для него единственная дорожка, ведущая к ней, – мы. Выводы отсюда, как по мне, очевидные – он попытается расколоть одного из нас. Не убить, а именно расколоть, выкачать информацию, как сделал это во Франции с коллегой Ажаном. Ну а потом, вероятно, завладеть и оболочкой, хотя это и не факт.
– У вас все? – спросил граф, когда Сильвестрыч замолчал и потянулся за стаканом с водой.
– Почти. Я только хочу сказать, что опасность, бывшая до сих пор чем-то отдаленным, становится реальной. У него перед каждым из нас преимущество, причем подавляющее. Он сможет отследить нас, мы же попросту не будем знать, откуда и от кого последует удар, – каждый мужчина рядом с любым из нас может оказаться этим гадом.
– Резонно, – кивнул Муравьев. – Но мы примем меры. Не знаю, насколько эффективными они окажутся, но примем непременно. Мадемуазель, все ли понятно?
– Что есть «оболочка»? – спросила Натали.
– Так мы называем тело человека, в коем находится нелюдь. Вы предпочитаете другую терминологию?
– У нас тоже есть похожее слово для этого, – сказала Натали по-французски. – Но прошу вас, продолжайте. Вы хотеть говорить, – перешла она на русский и улыбнулась Косарю.
– Нет, не хочу, – Косарь откинулся в кресле и, опровергая только что сделанное заявление, заговорил: – Мне все ясно – мы, господа хорошие, в заднице. В глубокой. И сидим тут, сентиментальничаем. «Высшая раса», – передразнил Косарь Антона. – А не хочешь подарить кое-что лучшему представителю этой расы? В качестве гуманитарной помощи. У нас у всех, безусловно, есть то, что его очень заинтересует. Тоже задницы, но уже не абстрактные, а наши собственные. В комплекте с прочими частями тела. А вот информации, которая нужна ему пуще всего остального, как раз нет. О том, где находится его баба, мы знаем не больше, чем он.
