Александр Птахин - Суровая готика
28
— Давайте установим хронологическую последовательность, — Корнев стал делать отметки на прикрепленной в ординаторской для студентов — медиков доске, а Прошкин и Баев, как примерные ученики, сидели на кушетке и кивали.
— Александра Дмитриевича привезли в больницу в 5-30 утра. Факт этот не афишировали. Официально извещать, что он болен гепатитом, мы стали только через сутки. Пожилой гражданин, который принес книгу, появился в управлении около 10 утра того же дня — то есть через четыре часа. Он мог и не знать, что Александр Дмитриевич попал в больницу. Возникает вопрос: какова была цель этого человека? Порадовать товарища Баева историей про юных пионеров?
— Какой-то идиотизм! Мне эта повесть показалась совершенно нелепой… — возмутился Баев. — Зачем детям среди ночи старушкам воду разносить? Да еще и в такой глубокой тайне?
— А мне — довольно-таки подозрительной! — вставил Прошкин.
— Естественно предположить, — продолжал Корнев, — что незнакомец стремился передать Александру Дмитриевичу именно газету, в которую была обернута книга, причем так, чтобы она не привлекла к себе внимание посторонних. Но в то же время обратила на себя внимание адресата. Я думаю, сигнальный экземпляр книги, еще не поступившей в массовое производство, был избран именно с целью обратить внимание Александра Дмитриевича на необычную дату публикации «Комсомольской правды». Собственно, поэтому он и настаивал на личной встрече, а потом долго ждал, чтобы убедиться — книга доставлена вместе с оберткой! У вас, Александр Дмитриевич, есть какие-то предположения?
Саша независимо передернул плечами. Даже если у него и были какие-то особые предположения, обнародовать их он не собирался, а высказал только вполне очевидную версию:
— Мне, Владимир Митрофанович, кажется, ваше логическое построение надо довести до конца. Кем мог быть этот пожилой человек? Принимая во внимание обстоятельства, при которых гражданин Чагин, известный также как отец Феофан… э… отправился лечиться в Н., и болезненные фантазии товарища Мазура, которому упомянутый гражданин привиделся в служебном автомобиле с номером, — Саша воспроизвел номер, и Корнев поморщился так, словно ему насильно запихали в рот несколько долек лимона без сахара, — можно уверенно утверждать: книгу принес именно Чагин.
— Точнее человек, имеющий с покойным Чагиным очень значительное внешнее сходство, — поправил Сашу осторожный Корнев.
— Значит, о нынешнем месте нахождении Чагина, как и об истоках появления этой газеты, нужно осведомляться у тех, в чьем ведении находится установленный автомобиль…
— Каким образом? — недоверчиво уточнил Корнев.
— Путем прямого опроса, — коварно улыбнулся Саша, потянулся к телефону и уже через полминуты сладко пел в трубку: — Сергей Никифорович… Да, да, Баев. Живой, конечно… Стараюсь… да, лечусь, поправляюсь. Гораздо лучше себя чувствую. Спасибо… Простите, что я не поблагодарил сразу за внимание, за ваше бесценное время — вы мое состояние наблюдали… Мне столько оптимизма ваше посещение прибавило — спасибо огромное… Нормально, только несколько тоскливо. Доктор Борменталь, человек старой закалки, мне не велит газет читать — говорит, вредит пищеварению… Как почему — а в краску типографскую входят соединения свинца… Да, наука не стоит на месте… Так что я вам вдвойне признателен: и за визит, и за книгу… Ту, что вы мне оставили — в газетку завернутой… Нет, я понимаю, раз вы не оставляли — значит, не оставляли; я ведь взрослый человек, как я могу не понимать таких простых вещей! Хотя довольно странно: это ведь обыкновенная книжка для юношества — некоего Гайдара, очень-очень занятная, то, что нужно выздоравливающему! Ну, нет так нет, не буду о ней… Да здесь, рядышком — нет, в суфлерах я не нуждаюсь. Передаю…
Трубка перекочевала в руки заранее вспотевшего Корнева. Разговор с товарищем Кругловым был достаточно формальным — начальник большей частью поддакивал, кивал, как будто собеседник мог его видеть, соглашался и благодарил. Повесил трубку и поспешил обнадежить подчиненных:
— Сергей Никифорович срочно ждет отчет. Говорит, решение о переводе группы практически принято, и самое положительное. Так что, Александр Дмитриевич, замените, будьте добры, по тексту, — Корнев перебирал отпечатанные листки с текстом, а Саша принялся стенографировать, — на 7 и 10 страницах: «в состоянии прострации» и «впал в транс» на «находился в бессознательном состоянии». И еще — на странице 12: «письменные документы различного содержания» на «связку документов», раздел про осмотр подвала можно полностью опустить — просто напишите «были изъяты при первичном осмотре жилого сооружения»… А, и еще вот здесь — страница 27. Измените «геофизические аномалии невыясненного характера» на «природные явления». Все. Завтра повезу. Кстати, Сергей Никифорович просил прихватить замечательную книжку, которая вам так понравилась — в газетке…
— В этой замусоленной газетенке? От 10 августа? Хорошо хоть не будущего года… — с сомнением вздернул бровь Саша.
Корнев понимающе улыбнулся. За окнами тухло закатным солнцем 17 июля…
— Можно и не в этой, выберите там, в подшивке, любую старенькую, только за 10 число, с большой фотографией посредине.
Пока Прошкин и Баев шуршали газетами в поисках подходящей, на одной из них, совсем свежих, Саша задержался дольше остальных, просматривая полосу за полосой, потом отодвинул газету. Любознательный Прошкин тотчас потянул именно эту газету к себе — ну почему Саша ее отодвинул, понятно: номер «Комсомольской правды» был датирован вчерашним числом, — для того чтобы сделать обертку: газета была слишком новой, — вот дожил! Газет уже с неделю не читает, укорил себя Прошкин и для экстренного восстановления политической грамотности перевернул страницу — и сразу уперся глазами в небольшую заметку в черной траурной рамке. С маленького, по-газетному бездушного снимка на него смотрел тот же самый персонаж, раздвоенный подбородок которого он видел на истыканном острыми предметами рисунке Баева. А потом наблюдал в странном ведении о Монсегюре — хотя бред из древних времен, конечно, к делу отношения не имеет. Некролог скупо говорил о безвременной кончине сотрудника Коммунистического интернационала — Йозефа Альдовича Ульхта, много лет жившего и работавшего в немецком подполье. Смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг, уточнялось в заметке. Прошкин не верил своим глазам. Он внимательно исследовал каждый миллиметр снимка, раз десять прочитал имя и фамилию…
За это время сам Владимир Митрофанович быстренько изучил потертости и сгибы на «досрочной газете» и, тщательно повторяя их, завернул книгу в «Комсомольскую правду» от 10 мая 1939 года.
— Готово, такую не стыдно будет руководителю в руки отдать! — с гордостью сказал он. Саша вместе с заметками и уже отпечатанным отчетом удалился в палату, и больничные этажи снова наполнились бодрым стрекотом пишущей машинки.
Корнев, устало обмахивался клетчатым платком, разглядывая ординаторскую.
— Я, Николай, так полагаю, что раз это ординаторская, то где-то здесь должен спирт хранится. Нельзя ведь в медицине без спирта обходиться! И скажу тебе больше, быть ему тут негде, кроме как в этом шкафчике, — Корнев крякнув, привстал с кушетки, извлек из эмалированного почковидного лоточка какой-то длинный блестящий хирургический инструмент и без всяких церемоний ковырнул им в замке небольшого зеркального шкафчика. Дверца послушно открылась, и руководитель безошибочно извлек из недр шкафчика пузатенькую бутылочку с резиновой пробкой. Вытащил пробку зубами, плюхнул остро пахнущей жидкости в две мерные мензурки:
— Где ж тут вода? — и еще раз оглядевшись, подошел к крану.
— Там же сырая… в смысле — некипяченая… — испуганно пролопотал Прошкин.
— Ну и что? Мы же ее со спиртом смешаем — от спирта все микробы гибнут на корню! А то на Борменталевых каплях из ландыша у нас тоже косы отрастут, как у Шамаханской царицы… — коллеги выпили и принялись старательно жевать бутерброды Субботского, дальновидно «завалившиеся» в карман к Корневу. Идиллию прервало появление самого Алексея.
Субботский стоял на пороге ординаторской смущенный и виноватый, со слегка потертым, но добротным кожаным чемоданом в руках и был похож на незадачливого супруга, которого только что без объяснения причины выставила молодая жена.
— Что-то опять стряслось? — забеспокоился, глядя на Лешу, Прошкин.
Субботский вошел, бережно положил чемодан на кушетку и принялся возиться с ремнями и замками, комментируя свои невзгоды:
— Евгений Аверьянович… очень нервный человек… Так вот… Сказал мне, чтобы я забирал и атлас, и переписку, и еще архив какого-то клуба, кажется, он назвал его «клубом путешественников». Нет, сейчас вспомню точно — «Клуба странников», который ему передал на хранение покойный фон Штерн! Я, конечно, отказывался, как мог — меня ведь уполномочили только за атласом съездить! Но он настаивал — так и сказал: Алексей Михайлович, либо вы заберете весь архив, который принес в мою жизнь истинное проклятье, либо вообще отсюда не выйдете, и за револьвер схватился… Я подумал: покойный Александр Августович — видный ученый, архив — часть его научного наследия, и в отношении этой части он никаких специальных распоряжений не сделал — значит, будет правильно передать входящие в него документы советской науке комплексно…
