Ричард Матесон - Я - Легенда
Когда Скотт подошел к бетонной приступке, на нем не было лица. Какое-то время он постоял, все еще вспоминая прошлое. Наконец взгляд его опять прояснился и устремился вперед. Скотт двинулся дальше, ни на миг не забывая о том, что, возможно, паук подкарауливает его наверху.
Скотт медленно забрался на надстройку, держа наготове булавку, и оглядел внимательно свое ночное убежище. Там никого не было.
Со вздохом облегчения он перекинул через край надстройки булавку и проследил, как она покатилась по бетонной поверхности и, столкнувшись с его кроватью, остановилась. После этого он спустился вниз за пакетом с печеньем.
За три раза он перенес все кусочки печенья и сложил их в кучку рядом со своей кроватью. Теперь Скотт сидел и грыз кусочек печенья размером со свой кулак, мечтая о воде. Он не осмелился сходить к водяному насосу, потому что уже темнело и даже булавка не гарантировала полной безопасности.
Закончив есть. Скотт надвинул на свою кровать крышку коробки и с тихим стоном откинулся на губку. Он все еще чувствовал дикую усталость, потому что короткий сон в картонке почти не прибавил ему сил.
Вспомнив о своем календаре, Скотт нащупал руками дощечку и кусочек угля. Небрежно поставил отметку. В темноте он мог перечеркнуть какую-нибудь другую отметку и внести путаницу в календарь. Но все это было уже не важно. В календаре значились среда, четверг, пятница и суббота.
А дальше уже ничего не будет.
Лежа в темноте, Скотт дрожал. Как и смерть, его конец было невозможно себе представить. Нет, его уход еще непостижимее. О смерти имелось хотя бы какое-то общее представление; она была частью жизни, хотя и самой таинственной ее частью. Но с кем и когда случалось вот такое, как с ним, уменьшение до полного исчезновения?
Он повернулся на бок и подложил под голову руку. Если бы он мог хоть с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Если бы только с ним рядом была Лу и он мог бы смотреть на жену, касаться ее. И даже если бы она не догадывалась о его присутствии, ему все равно было бы много легче. Но его удел — одиночество.
Скотт опять вспомнил о смакуемых прессой сплетнях по поводу его недуга и то, как ему было противно участвовать в организованном газетой отвратительном спектакле и как, придя от всего этого в неистовое негодование, он патологически возненавидел всю свою исковерканную жизнь. И в своей ярости он дошел до того, что однажды сорвался в город, влетел к редактору газеты, прорычал ему в лицо, что контракт разорван, и, слабея от душившей его ненависти, выбежал на улицу.
42 дюйма
В двух милях от Болдуина с сухим, как ружейный выстрел, хлопком лопнула шина.
Охнув от неожиданности, Скотт вцепился руками в руль. «Форд» накренился, и за ним потянулся широкий след от лопнувшей шины. Отчаянным усилием Скотт резко завернул машину вправо, оставив позади слева ограничительный барьер, который едва не протаранил своим «фордом». Руль ходил ходуном, и Скотт стал прижиматься к обочине.
Проехав еще сто пятьдесят метров, он затормозил и выключил зажигание. Побелевшие, дрожащие от напряжения руки, сжатые так, словно он все еще держал ими руль, упали Скотту на колени. Какое-то время он сидел так, сверля свирепым взглядом дорогу и не говоря ни слова.
А потом неожиданно разразился бранью:
— Ах ты, сукин сын!..
От приступа ярости по спине у него пробежала дрожь.
— Давай еще, — произнес он уже вполне спокойно, но голос все же выдавал готовый вырваться наружу взрыв бешенства. — Давай еще. Так ее. Говорю же. Давай еще, ну же.
Он клацнул зубами.
— Мало одной шины, — глухо проговорил Скотт сквозь сжатые зубы. — Чтоб заглох этот генератор! Вдребезги этот радиатор! Чтоб ее разнесло, эту чертову машину! — выплеснулась на ветровое стекло бушующая ярость.
С закрытыми глазами, в полном изнеможении он откинулся на спинку сиденья.
Через несколько минут Скотт поднял дверную ручку и толкнул дверцу. На него налетел холодный ветер. Подняв ворот куртки, он вытащил из машины ноги и сполз с сиденья.
Он упал на гравий лицом вниз, успев, однако, выставить вперед руки. Чертыхаясь, быстро встал и что было силы бросил через дорогу камень. «Вот пошла невезуха. Не удивлюсь, если камень влетит в стекло проезжающей машины да засветит какой-нибудь пожилой даме в глаз, — в раздражении подумал он. — Эта чертова невезуха!»
Скотт стоял, весь дрожа, и глядел на свою машину, безнадежно завалившуюся на спущенную шину. «Здорово, — подумал он, — просто здорово. Как я, черт возьми, смогу заменить ее?» Скотт нервно заскрежетал зубами. Он был не в силах теперь сделать даже это. Ну и, разумеется, Терри не смогла сегодня присмотреть за детьми — значит, Лу осталась дома. Все как назло.
Озноб пробрал его, несмотря на то что он был в куртке. Было холодно.
«И это майским-то вечером холодно. И в этом не везет. Даже погода против меня. — Скотт закрыл глаза. — Мне пора в психушку!»
Нет, не может же он так просто стоять здесь. Надо пойти и позвонить в ремонтную службу.
Скотт не двигался, пристально вглядываясь в дорогу. «Ну, позвоню я туда, — думал он, — приедет механик, заговорит со мной, посмотрит на меня и узнает; и будет исподтишка глазеть на меня, а то и открыто». Как Берг вечно таращится — тупо, вызывающе, будто хочет сказать: «Господи Иисусе, да ты же уродец».
А потом механик будет болтать с ним, задавать вопросы, высказывая снисходительное дружелюбие здорового человека к уроду.
Скотт медленно сглотнул. Даже ярость он перенес бы легче, чем это надругательство над собственным духом. По крайней мере, ярость была для него борьбой, движением вперед, сопротивлением чему-то. Унизительный разговор с механиком стал бы полным поражением, которое придавило бы Скотта своей тяжестью.
Скотт устало выдохнул. Да, но как еще выбраться отсюда? Он должен непременно добраться додома. При любых других обстоятельствах он мог бы позвонить Марти, но в данном случае ему было как-то неловко обращаться к брату за помощью.
Скотт засунул руки в карманы куртки и побрел по посыпанной гравием обочине дороги.
«Плевать мне на это, — твердил он сам себе, — плевать мне на то, что я подписал контракт. Я устал изображать из себя подопытного кролика, которым потчуют миллион читателей».
В своей одежде, бывшей впору разве что маленькому мальчику, Скотт упорно шел вперед, все ускоряя шаг.
Его осветили лучи фар, и он, не останавливаясь, отошел еще дальше от дороги. Скотт, разумеется, и не собирался просить подвезти его до города.
Темная громадина проехала мимо него. Затем раздалось громкое шуршание шин по асфальту, и, подняв глаза, Скотт увидел, что машина затормозила. Его губы напряглись. «Я предпочитаю пройтись». Одними губами он стал произносить эти слова, репетируя свой ответ на предложение подвезти.
Дверца распахнулась, и из машины высунулась голова в фетровой шляпе.
— Один идешь, паренек? — спросил мужчина сиплым голосом. Говорил он, не вынимая изо рта выкуренную наполовину сигару.
Медленно, нехотя Скотт подошел к машине. Да, в общем все было нормально. Мужчина принял его за мальчика. Этого и следовало ожидать. Разве не его недавно отказались пропустить на вечерний сеанс в кино из-за того, что с ним не было никого из взрослых? Разве однажды в баре его не заставили показать удостоверение личности, прежде чем подали спиртное?
— Один идешь, парнишка? — еще раз спросил мужчина.
— Да вот, иду домой, — ответил Скотт.
— И далеко тебе?
Голос мужчины был не грубый, лишь чуть-чуть хрипловатый. Скотт увидел, что незнакомец сочувственно покачал головой.
— Да вот, до ближайшего города, — сказал Скотт. — Вы не могли бы подвезти меня, мистер? — спросил он уже совсем тонким, детским голоском.
— Конечно, малыш, конечно, — ответил мужчина. — Полезай ко мне, и bon voyage[1] тебе и моему старичку «плимуту» пятьдесят пятого года.
Его голова исчезла в кабине так быстро и ловко, как голова напуганной черепахи, ищущей спасения под панцирем.
— Спасибо, мистер.
Скотт понимал, что для него играть по-настоящему роль мальчика было чем-то вроде самоистязания. Он стоял рядом с машиной, пока грузный мужчина, кряхтя и ерзая, усаживался поудобнее на водительском месте. Затем и сам Скотт юркнул на сиденье.
— Вот так, сиди здесь, малыш… Осторожно!
Скотт подскочил, почувствовав под собой толстую руку незнакомца. Мужчина убрал ее с сиденья, поднес к своему лицу и проговорил, тихо посмеиваясь:
— Ты повредил мне правую конечность, малыш. Отдавил пальцы. Что скажешь?
Когда Скотт снова сел, на лице его появилась нервная, натянутая улыбочка. В машине густо пахло виски и дымом сигар, и он начал кашлять себе в кулак.
