Елена Блонди - Татуиро (Daemones)
Он сел крепче, расставил под столом ноги в легких туфлях с подобранными в цвет носками и приготовился возразить. Но посмотрел на мелькнувшую сталью седину в Яшиных кудрях и остыл, с отвращением к бесполезности спора. А хозяин махнул рукой:
— Витюха, неужто спорить станем?
Витька пожал плечами и снова стал смотреть на чернолаковую девушку, послушно хватающую шест ногами такими длинными, что исчезали они в темноте у потолка, пока волосы мели бежевый пол.
Музыка была хороша, танец был хорош, и все вокруг отдавало радостным безумием реальности без оборотной стороны. Реальности на уровне полиграфического лака: ни стертых туфельками ступней, ни тренировок до изнеможения, ни слез в раздевалке, ни принуждения, ни насилия, ни горя, ни любви. Сплошной праздник блеска, каким он не бывает в жизни. Потому что там, где живут по правилам роскоши, там по ним живут. А здесь, по велению одного человека, создан плоский мирок, будто выдранный лист из яркого журнала прилажен на дощатую стенку бытовки.
— Оленька… Когда в пятом классе была, батя собрался переезжать, за двести километров. Зарплата там, вишь, выше, куры яйца с арбуз несут. А она, зайка, уже тогда — пробежит и так глазком ошпарит, хоть лед прикладывай. Ну, состряпал я ему должность бригадира в соседнем колхозе, теперь весь в бабле, жене серьги золотые покупает. А девчушку я тогда же в спортзал взял. Гордость моя. Разглядел. Лет пяток нам с ней хорошо работать, правильно. А потом пусть и замуж.
Витька смотрел на гордость Яши, Оленьку. Скромно глазки опустила, но какая уж скромность у шеста в крошечных трусиках, подошла к самому краю подиума и, встав на коленки, подхватила себя под груди, свела их вместе, четко отпечатывая на белой коже черные, в лаковых перчатках, пятерни, и медленно стала запрокидываться, открывая белое горло. Кожа на впалом животе натянулась, очеркивая светлой тенью ребра и от напряжения позы фигура стала рельефной во всех мелочах.
Витьке расхотелось всего, кроме девушки. Смотреть не мог, мало было. Держал на коленях потные руки, напрягая, чтоб не вскочить, хватая согнутое почти перед носом колено. Повалить прямо на пол.
— Получился танец, — сказал Яша, наблюдая.
Ноа под джемпером стиснула грудь и неохотно ослабляла хватку.
— Хочешь ее? — темные Яшины глаза прилипли к Витькиному лицу, не отпуская. И у самого сердца, пошевеливаясь по ребрам все ниже, не давая отвлечься от желания, вторил шепот:
— Ш-шь..
— По-том, — сказал Витька коротко, чтоб выговорить.
— Славно! Я ж знал, я много умею. Ты понимаешь, Витюха? Ты-то понимаешь, да?
Яша откинулся, хлопнул сильной рукой по белеющей скатерти, уронил на пол вилку. Рассмеялся освобожденным смехом. Девочки в мини уже торопились, несли перед собой хрустали с горами фруктов.
— Давай, друг, ананас вот, под винцо, манго. Все свежее, первый сорт. Ты пойми, ты-то первый, кто меня поймет здесь, как надо.
Свет падал сбоку и потому тень набегала на правильные черты лица и уходила, и глаза — то темнели непроглядно на светлом, а то вдруг сверкали из полной темноты. Остро блестело лезвие ножа с серебряными накладками. Снова на тарелке перед хозяином истекал сукровицей разваленный на части грейпфрут.
— Эти, что пашут на меня, родители ихние, что им? Только водки выжрать, ну и бабу свою попилить, молодость вспомнить. А мне оно, Витюха, как запах, когда весной на холмы выйдешь и внизу в балочке цветет алыча, а над ней пчелы. Лежишь, солнышко нежит тебя, будто любит одного, а снизу цветы медом пахнут, и девка свежая, упругая, под боком. Вот это для меня кайф! И вот это, — обвел сверкающий зал рукой в розовом соке, — тот же кайф, только я его сам! Лета ждать не надо, понимаешь? Рукой повел и все задвигалось, как мне надо.
Потянув со стола салфетку, стал вытирать руки. Зазвенел хрусталь и Витька заметил, что Яша уже изрядно пьян. Прислушался к себе и ватно удивился, — тоже. Хмель плескался в голове, как в стакане, отступая и накатывая снова.
— А слаще всего, Витюха, даже не кушать это все. А еще до того, вот в этом кулаке, всех удержать. Сдалека начать, понимаешь? Все предусмотреть. Кого купить, кому просто словами показать, а кого и..
— Что и?…
— Да ничего. В этом и смак. Не доводить до того…
— Загнать в угол?
— Ну да! Но не угол это, чудак ты человек! Посмотри вокруг! Какой же угол? Рай, бля! Девки все в меду, одежа из столиц у них, по три раза в год мотаются на курорты со мной. Родители за них спокойны, не пьют, не гуляют, спорт опять же.
Глядя на освещенную половину Яшиного лица, Вик вспомнил на снимке темный глаз Риты и щеку, прижатую к столешнице. И страшное выражение лица ее, углубленное, сомкнутое — терпеть, сколько можно и еще дольше. Ну, не показалось же ему? Или придумал все, путая с Ладой, которую тогда в сторожке изнасиловал Карпатый, нимало не заботясь стремлением все сделать как бы по ее воле.
— Яша, Яков Иваныч, о чем ты? Как родители спокойны могут быть, если девчонок ты на этот шест подсаживаешь похуже, чем на иглу? И Риту вон, после тренировки… Это — рай?
— А что с ними будет-то? — лицо ушло в тень и блеснул глаз лезвием ножа, — ты никогда не видал, как девку по кругу пускают, в подвале, на куче дерьма всякого? И сама она, сволочь, приходит туда, сама водку с ними пьет, давится, сигаретку курит, руку под шприц подставляет. Через любовь, бля! Любо-овь! А сравни, как у меня! Девки, они же как трава неразумная, растет, чтоб топтали. Вытопчут, а глядишь, снова растет! Так пусть то же самое, но в красоте, в чистоте! И денег заработают.
Махнул рукой и послушно потекла мелодия, запульсировал ярче свет.
— Кончай базарить. Ты смотри лучше. Рита, говоришь? Ну-ну…
И под тягучую, сладкую музыку, продлевая каждый шаг так, будто на открытых туфельках выросли крылышки, пошла на них, сверху из темноты, темноволосая Рита. С откинутыми плечами, ведя бедрами рисунок движения, что, казалось, оставался за ней дымом.
Следя за плавными завитками движений, которые рисовало тело девушки, Витька мельком вспомнил, как ходил по номеру, любовался собой. Сейчас, глядя на точные, водой льющиеся движения девушки, видел, она тоже любуется собой, хотя и не смотрится в развешанные по залу зеркала. И вода любования увлекает всех, кто смотрит на нее.
— Видишь? Точно видишь? Ты — глаз, ты должен видеть больше, братуха, — Яша привалился к нему плечом, не отрывая взгляда от подиума, — и это не только она сама. Это в ней то, что было утром, сечешь?
— Съемка?
— Да нет! После! Когда я ее на тренировке загонял до тряски, а потом еще домучил, без сил она уже была, так? И вот теперь, смотри, что делает! Я, брат, знаю, сто раз проверял. С ними так вот надо. Потоптать, но не в челюсть кулаком. А чтоб аж корежило ее от того, что не хочет, а делает. И после, смотри, цветок! Подчинить…
