Ширли Джексон - Призрак дома на холме
— Я заявляю, — с напором выдохнула она, — я заявляю, что это возмутительно!
— Дорогая… — Доктор привстал, но миссис Монтегю сердито от него отмахнулась.
— Если бы ты соблюдал элементарные приличия… — начала она.
Артур, робко следовавший за ней, прошмыгнул к креслу у камина, а когда Теодора взглянула на него, предостерегающе мотнул головой.
— Элементарные приличия. В конце концов, Джон, я проделала немалый путь, и Артур тоже, чтобы тебе помочь, и никак не ожидала натолкнуться на такой цинизм и недоверие со стороны тебя и вот их. — Она указала на Элинор, Теодору и Люка. — Все, о чем я прошу, — это минимум уважения и сочувствия к тому, что я пытаюсь сделать, а ты только фыркаешь и усмехаешься. — Тяжело дыша, раскрасневшаяся, миссис Монтегю затрясла пальцем у доктора перед носом. — Планшет, — сказала она, — не желает со мной сегодня говорить. Ни единого слова не получила я от планшета, а все из-за колкостей и ехидства; теперь планшет может не говорить со мной несколько недель, такое уже случалось, уверяю тебя, случалось после того, как скептики его высмеивали, и я, отправляясь сюда — из самых лучших побуждений, заметь! — и зная, что планшет может замолчать на несколько недель, рассчитывала если не на поддержку, то, по крайней мере, на чуточку уважения.
И она снова затрясла пальцем, временно исчерпав слова.
— Дорогая, — сказал доктор, — я уверен, что никто из нас не стал бы сознательно тебе мешать.
— А смешки и ухмылки? Нежелание верить, когда вам показывают собственные слова планшета? Наглость этих молодых людей?
— Миссис Монтегю, честное слово… — начал Люк, но миссис Монтегю прошла мимо него и уселась в кресле. Губы ее были вытянуты в нитку, глаза сверкали. Доктор попытался было заговорить, но умолк и, отвернувшись от жены, жестом пригласил Люка обратно за шахматный стол. Люк неуверенно подчинился. Артур, изогнувшись всем телом, тихо сообщил Теодоре:
— Никогда не видел ее такой расстроенной. Пренеприятное это дело, когда планшет не отвечает. Он очень обидчивый, так сказать. Чувствует атмосферу.
Сочтя, что удовлетворительно разъяснил ситуацию, Артур откинулся в кресле и робко улыбнулся.
Элинор почти не слушала. Кто-то расхаживает по комнате, думала она, Люк, наверное, и тихо разговаривает сам с собой — какой-то странный способ играть в шахматы. Мурлычет себе под нос? Напевает? Раз или два она почти разобрала обрывок слова, потом Люк тихо заговорил: он сидел за шахматным столом, где ему и надлежало быть. Элинор обернулась и посмотрела на пустую середину комнаты, где кто-то прохаживался, тихонько напевая, и тут она услышала отчетливо:
Выбегай гулять на волю,
Выбегай гулять на волю,
Выбегай гулять на волю,
Как в былые времена…
Да, я помню, подумала она, улыбаясь, вслушиваясь в тихую мелодию, ну конечно же, мы играли в эту игру.
— Просто дело в том, что это исключительно сложный и чувствительный прибор, — говорила миссис Монтегю Теодоре; она все еще сердилась, но уже заметно оттаяла от сочувственного Теодориного внимания. — Естественно, малейшее недоверие его оскорбляет. Вот вы как бы себя чувствовали, если бы люди отказывались в вас верить?
Прыгай в окна и обратно,
Прыгай в окна и обратно,
Прыгай в окна и обратно,
Как в былые времена…
Голос был звонкий, возможно детский, он пел нежно и тоненько, едва различимо; Элинор улыбнулась и вспомнила. Песенка звучала отчетливее, чем голос миссис Монтегю, продолжавшей вещать о планшете.
Выходи на встречу с милым,
Выходи на встречу с милым,
Выходи на встречу с милым,
Как в былые времена…
Песенка затихла, и Элинор почувствовала легкое колыхание воздуха от приближающихся шагов; что-то почти коснулось ее лица, может быть, тихий вздох у самой щеки. Она удивленно повернула голову. Люк и доктор склонились над шахматной доской, Артур доверительно нагнулся к Теодоре, миссис Монтегю по-прежнему говорила.
Никто из них этого не слышал, подумала Элинор радостно; никто не слышал, кроме меня.
9
Элинор притворила за собой дверь спальни — очень тихо, чтобы не разбудить Теодору, — и тут же подумала: она бы все равно не проснулась, она всегда так крепко спит. А я приучилась спать очень чутко, пока ухаживала за мамой, успокоила она себя. Темный коридор освещала лишь маленькая круглая лампа над лестницей, все двери были закрыты. Забавно, думала Элинор, бесшумно ступая босыми ногами по ковру, это единственный дом, где я не боюсь шуметь ночью, по крайней мере не боюсь выдать, что это я. Она проснулась с мыслью пойти в библиотеку, и разум тут же сочинил повод: мне не спится, объяснила она себе, я спущусь в библиотеку и возьму книгу. Если кто-нибудь спросит, куда я иду, я отвечу: в библиотеку, взять книгу, потому что мне не спится.
Было тепло уютной, дремотной теплотой. Элинор босиком сошла по лестнице к библиотечной двери и вдруг вспомнила: я же не могу туда войти, мне туда нельзя — и тут же отшатнулась от тошнотворного запаха разложения. «Мама», — сказала она вслух. «Иди сюда», — отчетливо прозвучал голос со второго этажа, и Элинор порывисто обернулась. «Мама, — тихо позвала она, подходя к лестнице, — мама!» Сверху донесся мягкий смешок. Элинор, часто дыша, взбежала по ступенькам и остановилась на верхней площадке, оглядывая закрытые двери справа и слева.
— Ты где-то здесь, — сказала она, и по коридору пробежало тихое эхо, сбиваясь на шепот в незримых воздушных токах.
— Здесь, — повторило оно, — здесь.
Элинор со смехом пробежала на звук к двери детской; холодное пятно исчезло, и она улыбнулась смеющимся лицам, которые смотрели на нее со стены.
— Ты здесь? — зашептала она перед дверью. — Ты здесь? — И замолотила кулаками изо всех сил.
— Да? — Это был голос миссис Монтегю, еще не до конца проснувшейся. — Да? Заходи, кто бы ты ни был.
Нет, нет, подумала Элинор, обнимая себя за плечи и беззвучно смеясь: не здесь, не с миссис Монтегю, — и она скользнула по коридору, слыша, как миссис Монтегю кричит вслед:
— Я твой друг, я желаю тебе добра! Зайти и скажи мне, что тебя тревожит.
Она не откроет дверь, мудро подумала Элинор, она не боится, но дверь не откроет, — и застучала, замолотила в дверь к Артуру, из-за которой почти сразу донеслось его сонное: «Что?»
Танцуя по мягкому ковру, она добежала до двери, за которой спала Теодора; вероломная Теодора, подумала Элинор, злая насмешница Теодора, проснись, проснись, проснись, — и заколотила, захлопала по двери, засмеялась, дергая дверную ручку. Через минуту она уже стучала к Люку: проснись, проснись и будь вероломным. Никто из них не откроет, думала она, все будут сидеть внутри, прижимая к груди одеяло, и ждать, дрожа, что будет дальше; проснитесь, думала она, молотя в дверь к доктору, ну-ка посмейте выглянуть наружу и увидеть, как я танцую в коридоре Хилл-хауса.
