Идол липовый, слегка говорящий - Бахрошин Николай
– Судьба человека? – спросил Саша.
– Она самая, – подтвердил Хранитель. – Слушай дальше… Здоровье у него от этих водных процедур стало потрясающее, это точно. Никаких гриппов, простуд, ни даже мимолетного насморка. Так и жил, не болея, красным, румяным и здоровым. Надоел, конечно, всем, пропагандируя ежедневное, двухразовое закаливание, не без этого… Зато не болел. А однажды выбежал с утра во двор, схватил полное ведро, стоявшее у колодца, – и на себя. А в ведре – раствор кислоты. Как результат – ожог первой степени… На второй день умер в реанимации.
– Да… – сказал Саша. – Мрачноватая история.
– Не то слово, – невозмутимо подтвердил Хранитель. – Тут, понятно, милиция, следствие, все разводят руками, недоумевают, кому нужен был старый гриб-пенсионер, без особых видов на наследуемое имущество…
– Действительно, кому?
– Нет, раскопали. Даже на удивление быстро. Оказалось – жена. Она и кислоту купила, и последнюю водную процедуру приготовила мужу своими руками. Это следствие точно установило. Причем, когда ее стали спрашивать, почему да зачем, она ничего толком не ответила. Только твердила, что не бил, не обижал, ничего такого, мол, не подумайте. Просто ей надоело. Осточертело смотреть изо дня в день, как он по утрам-вечерам изображает из себя бодрячка. Она, мол, сама из соплей не вылезает, а его ни одна холера не берет. Не могла больше это вытерпеть, мочи не было – смотреть на него каждый день. Надоело! Вот такое незамысловатое объяснение…
– И что?
– Осудили ее. Долго проверяли по линии психиатрии, но не нашли никаких отклонений. Дали то ли пять лет, то ли шесть, не помню…
– Да… – сказал Саша.
– Да… – подтвердил Иннокентий.
– Ладно, я примерно догадываюсь, зачем ты мне все это рассказал, – подытожил Саша.
– Зачем, интересно?
– Потому что у некоторых своеобразное чувство юмора…
– А конкретнее?
– Можно конкретнее, – согласился Саша. – Сначала я спросил у тебя, что случилось с Алей и куда она делась после этого злополучного моста, а ты мне не ответил. Вместо этого рассказал о жизни и смерти Сергея Захаровича Дадыкина. Такой романс о влюбленных. С намеком, я так понимаю.
– Разве я тебе не сказал, где Аля? – удивился Иннокентий почти искренне, оставив без внимания его подковырку. – Ай-яй, старею, старею…
Саша подозрительно покосился на него.
– Али больше нет, – вдруг сказал Хранитель.
Саша почувствовал, что сердце ухнуло куда-то вниз, а горло перехватила острая тугая петля. Аля-Аленька…
– Как она умерла? – глухо спросил он.
– Как умерла? Почему умерла? – удивился хранитель. – Жива она. Была у меня после Веры, так я ее домой и отправил. Там, от этого моста, до меня рукой подать. Словом, в Ващере ее больше нет… Погоди, а ты что подумал?
Саша с облегчением выдохнул, снова набрал в грудь воздуха и открыл рот. И снова закрыл. Сдержался в последний момент. Не захотелось говорить, что он подумал сначала и что думает теперь, не стал выкладывать все, от души, без утайки, с применением соответствующей энергичной лексики.
Потом до него дошло. Домой отправил? Как домой? А как же он?!
– Да, кстати, она тебе записку оставила, – сказал хранитель.
– Что ж ты!..
– Сейчас, сейчас принесу…
Записка оказалась короткой. Почерк четкий, но с причудливыми завитушками.
«Саша, прости, люблю, целую. Аля». Он долго и тупо вертел в руках мятую четвертушку бумаги. Больше ничего, ни адреса, ни телефона… Вот так, просто и коротко… Не записка, а просто пощечина… Ключевое слово, похоже, «прости»…
Горло снова перехватило, но на этот раз по-другому. И сердце опять обозначило свое присутствие тупой болью.
– Женщины… – посочувствовал Хранитель, поглядывая на него.
Саша все еще держал записку в руках. Хотелось смять ее и бросить в костер. Он не смял и не бросил. Слишком бы мелодраматично выглядело. В этом-то все и дело! Боимся сентиментальности, как заразы, а в результате – получаем страсти из сериалов, а вместо настоящего чувства – слащавые мелодрамы…
– Иннокентий, а ты можешь ответить, что такое любовь? – спросил Саша через некоторое время.
– Любовь? – озаботился Хранитель. – Ответить могу, конечно… Вопрос в том, хочешь ли ты это знать…
*
Вступив на тихие улочки Острожина, Саша еще ничего не знал про Алю. Думал и гадал, где она и что с ней? Удалось ей вскарабкаться на береговой утес или она тоже мерзнет сейчас где-нибудь голой, босой и без удостоверения личности. Если вообще выплыла…
Аля. Аленька. Аленький цветочек, повторял он, как старшеклассник, ошалевший от переизбытка непривычных гормонов. Почти отчетливо видел огромные, бездонные глаза с инопланетным разрезом и вспоминал ее тело. «Чем отличается эротика от порнографии? Голая женщина – это эротика, а голый мужик – уже порнография…» Про остальных пассажиров он тоже думал, но куда менее отчетливо, словно расстался с ними давно. Время, спрессованное событиями, приобрело абсолютно резиновые свойства. Маленькая, компактная вечность, вместившая сразу и любовь, и войну, и смерть, и тайну, и еще много чего. Даже слишком много, до отупения от переизбытка эмоций…
Да, устал! А кто бы не устал на его месте?
В принципе, малец был прав. Устами младенца – не только истина, но и мудрость жизни! Надо было идти сдаваться в администрацию. Рассказывать про крушение вертолета и пропавших спутников, авось, поверят. Больше в голову ничего конструктивного не приходило…
Так Саша шел по городу, осторожно шагая босыми ногами по каменистой, неровной грунтовке с двумя наезженными пыльными колеями. Помимо прочего, приходилось следить за собственными штанинами, сползающими и волочащимися. Стараться не наступать на них. Само по себе – утомительное занятие.
Его появление на улицах краевого центра в наряде от огородного пугала, фасон – вольный ветер в карманах, вызвало меньший ажиотаж, чем он ожидал. Эпатировать, в сущности, было некого. Острожин, этот краевой центр, с первого взгляда показался ему местом тихим, безлюдным и равнодушным ко всему, как заброшенное поле боя. Приземистые некрашеные домишки прятались за заборами и разросшимися садами. Дальше, на горизонте угловато торчали несколько пятиэтажек, которые обступали ветвистые деревья. За ними виднелись еще какие-то фундаментальные строения, судя по вычурности силуэтов, дом культуры, здание администрации и еще что-нибудь в этом роде. Там же торчала пожарная каланча, ее силуэт трудно с чем-нибудь перепутать. Располагался город Острожин словно в зеленой чаше, таежные сопки спускались к нему со всех сторон. При голубом небе с кучерявой пестротой облачков все это смотрелось даже живописно…
Обычный районный центр, делающий вид, что он – тоже город, мысленно подытожил Саша. По крайней мере в центральной своей части, отмеченной сталинско-хрущевским дизайном и неизменной статуей первого вождя и учителя. За время журналистских командировок он немало перевидал таких городков, где время отсчитывают от посевной до уборочной.
Нет, какая-то жизнь вокруг теплилась. Пока он шел, ему встретились два человека и одна коза. Полная женщина с двумя сумками вежливо поздоровалась с ним, не меняя замученного выражения на потном лице. Мужичок в кепке, в костюме, наводившем на мысли о чертовой коже, и кирзовых сапогах прошел мимо тяжело и целенаправленно, как бронепоезд в последний поход. Дохнул перегаром, словно дизельным выхлопом. Он явно ничего не видел еще со вчерашнего. Коза, привязанная к колышку на длинной веревке, проявила наибольшее любопытство. Брыкалась передними копытами, долго мекала ему вслед и, похоже, обещала сорваться с привязи. Может, узнала знакомое пугало, догадался Саша, и возмущалась несправедливостью жизни, недоумевая с травоядной непосредственностью, почему одним – свобода и дорога дальняя, а другим всегда – кол да веревка…
Потом Саша увидел черную «Волгу». Аккуратно переваливаясь через кочки, машина двигалась ему навстречу. Освобождая проезжую колею, он сошел на траву и остановился, пережидая местный транспортный поток.
