Игорь Денисов - Судья
Мы приехали в больницу в городе Холм также втроем. Умирала девушка.
Она лежала, облепленная датчиками. Ее опутывали провода. Машина на последнем дыхании еле-еле поддерживала в юном создании жизнь.
— Что с ней? — шепотом спросил я у Руслана. Ответил, скривившись, Андрей:
— Изнасиловали.
— Надеюсь, насильника найдут. И казнят.
— Ба! — усмехнулся Андрей. — Откуда в тебе столько жажды мщения, брат мой во Христе? — и добавил: — Их было пятеро.
Я промолчал.
Девушку звали Даша Воронцова. Блондинка с длинными ресницами. Я тревожно вглядывался в бледное худое лицо, покрытое иссиня-черными кровоподтеками.
— Начнем? — Руслан вздохнул (вместе с ним вздохнули родственники жертвы, они сидели в углу).
Он подал знак. Андрей подошел к койке, разложил на одеяле облатки, символы, иконы. Руслан облачился в белый стихарь, встал у изголовья и обеими руками обхватил голову Даши. Андрей помазал ей лоб миром. Я раскрыл книгу в кожаном переплете, на обложке золотом было оттиснено: Via Vite. Начал вслух декламировать текст, сочиненный в офисе. Какие-то псалмы, состоящие в кровосмесительном родстве с библейскими.
Как я понял, нас просили „снять грех с оскверненной души“. Повернуть время вспять, отменить сам факт.
Через неделю мы с Русланом приехали на старенькой „копейке“ (негоже священникам сверкать иномарками) проведать Дашу. В дверях палаты нас остановила жирная очкастая медсестра. По лицу видно — всех ненавидит, а больных сугубо.
— Куда претесь? — голос ее смахивал на фабричный гудок. Да и сама она была с целую фабрику.
— Куда-куда? — я завелся. — К тебе на свидание! К больной!
— Успокойся, — Руслан взял меня за руку. С очаровательной улыбкой обратился к медсестре:
— Можно повидать Воронцову?
Медсестра зарделась.
— Да вы поздно. Она скончалась.
— Как? — я выступил вперед. — Давно?
— Два часа назад, — медсестра смятенно улыбнулась Руслану. — Через полчаса вывезут.
Из палаты вышли двое, показавшихся мне всадниками Тьмы. Спустя миг я с ужасом узнал в них мать и брата усопшей. В его взгляде было осуждение и выдержка перед черным будущим; она смотрела растерянно, с какой-то даже обидой на жизнь. Оба скользнули мимо. От них несло трупной вонью. Запах Смерти — я знал его лучше, чем запах собственного тела, он въелся в меня на всю жизнь. Вонь пригрезилась — за два часа труп не мог еще разложиться.
Мы с Русланом прошли в палату.
Я смотрел на мертвую девочку, которую вскорости съедят черви. Неделей раньше смеялась, любила, надеялась, а теперь — пир для червей. Как ломают об колено хрупкую веточку, так же легко — в один миг! — сломана человеческая судьба. Много судеб.
Руслан положил ладонь мне на плечо. Я вздрогнул.
— Пойдем, Паша.
Нас пригласили на панихиду. Я отпирался. Руслан, в свойственной ему обворожительной манере, уговорил.
Около десяти утра в воскресенье подъехали к покатому деревянному дому с кривым фасадом и окнами, замазанными глиной. Дом сам, похоже, отбросил копыта, а может, кукнулся.
Его комнаты были полны полумрака, в котором слепо бродили серые тени. Гроб стоял на столе в гостиной. Даша лежала в бархатной колыбели, тело уже окурили елеем и всяческими благовониями. Она, накрашенная, выглядела лучше нас. Может, именно потому, что была мертва. На лице усопшей устоялось (теперь навеки) выражение безмятежного спокойствия. Синяки тщательно замазаны. Я вглядывался в бледное личико. Как и в детстве, на похоронах бабушки, не мог отделаться от впечатления, что сейчас виновница торжества сядет во гробе и расхохочется. Мы с Русланом вышли на крыльцо. Курили „Русский стиль“. Обсуждали почему-то, какая у кого песня в башке играет. У меня — „Disco Band“. Руслан меня уделал — у него „День Рожденья“ в исполнении Крокодила Гены. Мы ржали, а когда из дома выходил гость, прятали ухмылки.
Потом уселись на продавленный диван в углу. Я вспомнил мразь, которая „сотворила такое“.
— Успокойся. В прокуратуре дело рассматривается особо.
— Кто ведет следствие?
— Какой-то странный тип. Кажется, Точилин.
— Точилин? — я наморщил лоб. — Вспомнил! Я видел его. Это машина убийства!
— Ну и чудненько, — Руслан, кажется, смутился.
Он поведал о двух новых зверствах. Изнасилованы и убиты две девушки, того же возраста — лет семнадцати. Первую затащили в машину, привезли на кладбище. И, предварительно надругавшись, посадили на кол.
— Бедняжка мучилась три часа, — вздохнул он, причмокнув губами. — Корчилась, орала. Она была беременна. Острие кола смазали канифолью. Оно вошло в задний проход, проткнуло матку и вышло между лопаток. На острие торчал покрытый слизью и кровью четырехмесячный эмбрион.
Вторую жертву исполосовали ножами в церкви, поведал Руслан. Во рту нашли кусочек ладана. Над головой — перевернутый крест. Иконы поруганы. На алтаре нашли „рвотные массы“ и „продукты пищеварительной деятельности“ (гениальный протокольный язык).
— Это сатанисты!
— Спасибо, Павел, без тебя я бы в жизни не догадался.
— Как ты можешь шутить? Они рушат все, что мы делаем! Это ужасно!
— Будь уверен, их найдут.
— Их надо линчевать! — заорал я шепотом.
Он строго взглянул.
— Откуда в тебе такая злоба? Паша, ты сам не свой. Или это и есть ты?
Из передней позвали гостей „для последнего прощания“. Руслан встал. Прошептал:
— Ерунда. Мы сильнее!
„Интересно“, вдруг подумал я, вставая. „Кто это — „мы?“
После „прощания“ (которое заключалось в рыданиях и причитаниях матери, тогда как остальные хмуро разглядывали собственную обувку) народ потек в переднюю и вон из дома. Я остался, глядя на мертвую. Руслан взял меня под локоть.
— Идем.
— Сейчас, — вышептал я, не глядя. Он мельком взглянул на спокойное лицо Даши. Тихо сказал:
— Ждешь, что проснется?
Я вздрогнул. Повернул голову. Глаза Руслана странно блестели.
— Автобус приедет с минуты на минуту, — сказал он. И вышел.
Я неподвижно простоял, мраморный, восковой, минут пять. Пришел в себя посреди пустой комнаты, залитой игривым солнечным светом, рядом с трупом.
Руслан прислонился к капоту „мерса“ (здесь мы выступали не как священники, и могли позволить себе), со сложенными на груди руками.
Посмотрел мне в глаза. Я до конца жизни запомню его взгляд — ожидающий, внимательный, с прищуром.
— Едем?
Я кивнул. Вдруг образ сына, сбитого автомобилем, мелькнул в мозгу: исковерканное тело в луже крови.
„Мальчик, кого ты больше любишь — маму или папу?“
— Подожди.
На лице Руслана отразилось изумление. Впрочем, сдается мне, фальшивое.
