Елена Блонди - Хаидэ
Как в каждой точке темноты, в горме на пересечении нитей темной паутины, жрецов было шестеро. И, уходя из послушного света в нижний мир, жрецы дотягивались мыслями до другой шестерки и еще до одной, а те спали дальше, держа сеть все время живой и натянутой. Может быть, его грузному большому, еще полному сил телу повезет, и он в земной жизни увидит, как ячеи становятся чаще, образуя между черными точками новые гормы. И сеть, наброшенная на мир, покажет, как будет смыкаться над ним темнота.
Увиденное в голове зрелище, как всегда, заставило его передернуть плечами, прогоняя сладких мурашек под белой тогой. Это как брать девочку, которая боится и плачет, но огромнее. Будто черный свет из одной точки кинулся, расширяясь, и, не изменившись цветом, стал размерами в сотни раз больше источника. Насилие, причиненная боль, тайное и после вскрытое предательство — лишь слабые отблески упоительного наслаждения темнотой. Когда-то она станет всеобъемлющей. Но до того времени все они должны трудиться, не покладая рук. Зло — такая же работа, как любая другая, — строго напомнил себе жрец. И эта мысль тоже несла в себе удовольствие.
Галерея, на которой жили жрецы, была просторна и пуста. Шестеро могли переходить из одних покоев в другие, стоящие в ожидании. Тут же были камеры для изысканных удовольствий с пленниками. Залы для пиршеств. Комнаты с небольшими бассейнами, полными ароматной свежей воды. Входы с лестниц охранялись безъязыкими убийцами, лишенными мозга. Огромные, с толстой рукой, всегда положенной на рукоять короткого меча, они провожали идущего пастуха преданными глазами над чешуйчатой маской. И их жизнь была полна удовольствий — исполнить наказание, когда жрецы утомлялись и хотели просто смотреть, прихлебывая вино. Съесть мяса, много, им не жалели, чтоб силы не покидали стражей. Убить. Выпить резкого быстрого вина. Спать, прижимая к мягкому матрасу подаренную на ночь рабыню, проходящую первый круг испытаний.
Сейчас, поедая Пастуха глазами, двое испытали еще одно удовольствие — коротко звякнув мечами о ножны. Он милостиво кивнул, принося радость безмозглым. Его путь лежал вниз, мимо жилых уровней, мимо рабочих галерей, где трудились ткачи, ремесленники и повара. Мимо тяжкого приглушенного грохота рудников, вгрызающихся в недра черных скал в поисках серебряной и железной руды. По лесенкам, зигзагами опускающимся ниже и ниже, чтоб в самом низу закончиться перед небольшой дверью, за которой каменный лабиринт вел в сердце острова — небольшую шестиугольную комнату, расположенную под центром гигантской воронки. Толща камня отделяла потолок комнаты от площадки самого нижнего уровня. И подумав о нем, пастух прищурил от удовольствия холодные глаза. Райский сад, светлая радость темноты, место для вечного удовольствия избранных из избранных. Те, кто жил на внутренних сторонах скал, смотрели перед собой в рассеянный столб света, мешающий увидеть противоположную сторону, и не знали, что именно скрывает белесый туман. Мало кто из пришедших поклониться злу понимает, что прячется за зыбкой пеленой. Им хватает сытной еды и простых удовольствий. И только четырежды в год люди Острова могут пройти серую пелену и насладиться нижним эдемом. Обратно, в галереи вернутся не все. Кто-то останется там — мухой в сверкающей паутине, кормя собой трудолюбивого паука, и после выпитую шкурку выбросят с верхних скал на дальнюю сторону острова. А кто-то, напитавшись сладким ядом, будет отправлен в большой и светлый мир с особенным заданием.
В темнице черного великана, что так нужен сейчас жрецам — сверкают сонные отблески этого рая. Чтоб ему труднее было собрать остатки сил, чтоб цветы своим запахом отравляли сильную волю. Такие красивые, полные томного желания. И такие злые.
Стоя у маленькой двери, жрец еще позволил себе подумать о сладкой пышности созданного ими эдема и о том, что скоро место в центре его займет мальчик, он уже почти готов вкусить все предложенные удовольствия. Хорошо, что скряга Карума вовремя привез его на остров, еще мягкого в своей молодости, податливого. Но, послушно принимая новую форму в руках умелых сновидцев, мальчик не должен вернуться обратно в свет. Им надо закалить то, что получилось, чтоб он сумел выстоять и не вернуться в истинный свет. Что ж, для этого и создан цветущий сад нижнего уровня.
Под нажатием белой ладони дверь тихо отошла, пропуская его в шестиугольное помещение, устланное мягкими цветными коврами. Пастух сел на ковре, скрестив ноги, расправил тогу, распахнул ее на груди, позволяя серому глазу смотреть. И, положив руки на колени ладонями вверх, сосредоточился, прикрывая глаза. Плавая в безмыслии, слушал, как отдаленные шаги становятся ближе, и тихо ступая по мягкому, жрецы входят, усаживаются, каждый на свое место. Когда шестой затворил дверь и сел к ней спиной, пастух поднял руки, смыкая ладони с ладонями сидящих рядом.
Шестеро, проговорив нараспев положенные ритуалом фразы, погрузились в общий сон, ощупывая быстрыми пальцами темных мыслей окружающее пространство, ныряя в прошлое и поднимаясь к будущему, пролетая по черным пещерам нижнего мира мимо чудовищ и монстров, огибая мельком увиденных посланцев, каждый из которых искал там свое — шаманы, колдуны, провидцы и ведьмы. А еще — глупцы, держащие в кулаке ума случайные заговоры и приемы колдовства, чтоб сотворить свое мелкое зло. Полезные глупцы, мясо для армии тьмы, жалкие избранные, сами сующие головы в черный мир. И женщины были там, скакали и вертелись, разевая рты, ненавидя молодую подругу или богатую соседку…Куры, с заранее свернутыми шеями. Что ж, женское мясо не так сытно, но много слаще.
Разум, связанный маленькой комнатой и сомкнутыми ладонями, летел дальше, без остановок. Глупцы сами позаботятся о себе. Сказав «да» темноте, они уже не вернутся в свет. А добираются вниз уже сами, туда катиться легче, чем карабкаться.
У жрецов была другая миссия, более важная и великая.
— Мальчик… — сказал пастух, нарушая светлый покой мягких ковров.
— Мальчик, мальчик… — отозвались пять голосов, внимая.
— Он послужит последней соломинкой, что сломит волю черного пленника.
— Сломит…
— Он задержит его в последнем рывке, оставит тут, лишит надежды, отнимая силу для выхода на свободу.
— Лишит… надежды…
— Но нужно все рассчитать. Перенаправить усилие. Пусть черный, казнясь, принесет себя в жертву, увидев, что мальчик почти поглощен темнотой.
— Почти… — в согласном шепоте прозвучал еле заметный вопрос, и пастух кивнул, прижимая ладони.
— Почти — для его мысли. Пусть потратит на извлечение Маура свою последнюю надежду. И будет предан и им тоже.
