Николай Норд - Избранник Ада
Вася забрал у меня банку с пивом.
– Ну, что, Чертяка, пивка хлебнешь? – обратился он к животному.
Козел благодарно посмотрел на нас умным взглядом, весело взблеял и даже попытался встать на задние ноги, но путы не позволили ему выразить всю полноту охвативших его чувств. Василий же, тем временем, сам приложился к банке и, только отпив с пол литра блаженной влаги, стал переливать ее в тазик. Козел, не дожидаясь, пока Вася сольет все содержимое, начал нетерпеливо отпихивать его руки бородатой мордой и с наслаждением принялся лакать пиво.
– Ну, все, пусть пьет скотина круторогая, через полчасика будет тебе надой, Колек. Люблю я его, Черта рогатого. Он у меня знатный производитель, вся деревня к нему козочек водит. Выручает – по трояку за случку беру! Ладно, давай-ка пока – в хату, похмелимся да побалакаем за жисть.
Минуя сени, заставленные ведрами, граблями, лопатами, самодельными, из лозы, удочками, старой обувью и прочим хламом, и согнувшись чуть ли не пополам, чтобы не зацепить головой о дверной косяк, я прошел в развалюшку вслед за хозяином.
Хатка, сама по себе, была низенькой, явно довоенной постройки, и моя голова едва не подпирала потолок. Я даже осмелился предположить, что советская власть, напрочь искоренившая трудовое кулачество и настроившая вот такие курятники, рассчитывала, видимо, в неопределенном грядущем, вместо ленивой и пьянствующей, оставшейся после раскулачивания голытьбы, заселить местную территории вьетнамцами, имеющими врожденную, непреодолимую любовь к сельскому хозяйству. А что? – они такие маленькие, такие неприхотливые, такие дисциплинированные…
Изнутри домик был оштукатурен и выбелен, но давно, поскольку штукатурка кое-где пооблупилась, обнажив прибитую к деревянным стенам решетку реек, известь почернела, а в верхних углах потолка поселилась многослойная паутина. Хатка состояла из двух смежных комнат – паравозиком. Но первая, скорее всего, была ею только по совместительству, из-за малометражности жилой площади сего древнего и ветхого сооружения, а, вообще-то, больше служила кухней.
В ней располагались печь, с полатями, железным настилом перед ней и жестяным тазом с углем. За печкой – топчан, с ворохом разноцветного, засаленного тряпья на нем – то ли одеяла, то ли матрасы. Дощатый, без скатерти стол, расположился у маленького, без занавесок, мутного окошка, сквозь которое едва-едва просачивался дневной свет. Над столом и окошком нависала некрашеная самодельная полочка, с нехитрым набором посуды – железные миски, тарелки, кружки – кое-что из этой утвари было уже с оббитой краской, с железными ранками; стояли и несколько граненых стаканов.
В углу комнатки находилась невысокая, черного окраса, этажерка, верхнюю полку которой занимал будильник – именно им Нюрка отмеряла продолжительность раундов – и пара мраморных слоников, видимо, от когда-то полного набора, один был с отломанным хоботом. Среднюю полку занимали несколько старых книжек, некоторые без обложки, школьные учебники и тетрадки и пластиковый стаканчик, с перьевыми ручками и карандашами. Нижнюю полку занимали игрушки: тряпичные самодельные куколки, безглазый плюшевый мишка, картонные коробочки, калейдоскоп, фантики.
Рядом с этажеркой ютился маленький фанерный столик, с сиротливо стоящей на нем пластмассовой чернильницей, под столиком была задвинута крошечная, крашеная в голубой цвет и разрисованная цветочками, табуреточка – наверное, рабочее место Нюрки…
Еще в комнате была вешалка, прибитая к стене у самого входа, на ней висела зимняя и летняя детская и мужская одежда, далеко не новая – очевидно, вся, что имелась в этом доме. За вешалкой располагался алюминиевый, давно нечищеный и оттого позеленевший, рукомойник. Над ним висело старое зеркало в деревянной, проолифленной рамке. Зеркало было растрескано и поблескивало золотистыми и темными пятнами облупившегося, напыленного с обратной стороны на стекло, металла. А под рукомойником располагалось оцинкованное ведро, с плавающими в нем окурками.
Рядом с ведром, на половичке, связанном из лоскутных тряпиц, спал жирный, серый, в пятнышках, кот, перед его носом стояла миска с недоеденными кусками рыбы.
– Мишка! – поясняюще кивнул в сторону кота Василий. – Ни черта мышей не ловит. А все почему? – кормлю на убой рыбой, скотину серую, вот и обленился вконец. По утрянке всегда на Обь хожу, рыбалю всем нам на прокорм. Я рыбак знатный – я осетра видел! У него глазища – во! – как блюдца у собаки Баскервилей. Знаешь, как дело было? Это поплыл я на своей шаланде через Обь на остров закидушки ставить. Вижу – топляк плывет, не дай бог мою лодку заденет, пробой сделает. Ну, я его веслом давай отталкивать. А тут вода взбурлила, высунулась морда, что твово хряка, смотрю – мать честная! – то ж осетр огромадный, щас мою посудину потопит! Я не из пужливых, а тут со страху аж на дно лодки на спину повалился. А он хвост из воды вздыбил – куда там твоей лопате! – и легонько по борту шлепнул. Лодку качнуло хорошо, доски затрещали, но ниче – она выдержала, а осетрок – уплыл на дно. Во как дело-то было! Слушай, а чо я, прежде времени, разболтался? Ты, давай-давай, проходи-ка к столу, да на говно не наступи. Нюрка, лодырь, не успела подмести.
Мои глаза привыкли к полумраку избенки, дышавшей плесенью старого погреба, и я и, правда, заметил на дощатом, с вышерканой краской, полу пару кучек кошачьих экскрементов.
Василий вооружился веником и кочергой и убрал никчемный навоз, закинув его в печку. Половицы под его ногами ходили ходуном и жалобно поскрипывали. Он подвинул к столу древний, облезлый и расшатанный венский стул без спинки для себя и табуретку – мне.
– Стул-то тебя не выдержит – старый, табуреткой пользуйся. Садись пока, а я щас, токмо в погреб слетаю!
Он шустро обернулся, возвратившись с запотевшей банкой соленых огурцов и горстью вяленых чебачков. Из кармана фуфайки достал пару яиц, положил на стол.
– Свеженькие, – пояснил Вася, – только что из-под несушки взял.
Василий скинул фуфайку, которую повесил на свободный алюминиевый крюк вешалки, оставшись в одной тельняшке, стираной еще летом. Телом он, действительно, оказался худ – ни одной лишней жиринки, но мускулист, жилист и строен, как березовый черенок новой лопаты.
– А ты, Колек, скидывай свой жупан давай, в избе тепло, утром подтапливал.
В доме и в самом деле было не холодно, и я последовал Васиному примеру и снял пальто.
Бывший моряк взял с полочки над столом два стакана, пустую миску, тарелку, с нарезанным уже ржаным хлебом, а из верхнего ящичка стола – пару вилок и нож. Открыл бутылку и банку с огурцами, которые вывалил в миску с ржавыми проплешинами.
