Бентли Литтл - Почтальон
– Ничего подобного! – подалась вперед Триш. – Вам прекрасно известно, что происходит в городе. И вы понимаете, что мы никак не можем поймать почтальона за руку. У нас нет никаких доказательств, подтверждающих наши предположения. – Она махнула рукой в сторону запертого кабинета. – Но теперь они появились!
– Ничего не появилось. Ты можешь представить, как все это будет выглядеть? Почтальон скажет, что он всего-навсего доставляет корреспонденцию и не несет ответственности за ее содержание. Он скажет, что представления не имеет, о чем идет речь. Мы с тобой обе прекрасно это понимаем.
Трития посмотрела в лицо приятельницы и подумала, что Айрин права. Как это ни ужасно, но она права. Айрин точно описала возможное поведение почтальона.
– По крайней мере, разрешите мне рассказать все Дугу. Он приедет и поможет вам избавиться от этого. Вы же не хотите, чтобы...
– Нет, – жестко парировала Айрин. – Я не хочу, чтобы кто бы то ни было прикасался к коробке. И никто, кроме тебя, не должен увидеть ее содержимое. Это зло. – Последние слова пожилая женщина произнесла таким тоном, что у Триш по спине пробежали мурашки. Она кивнула, ради спокойствия подруги сделав вид, что разделяет ее точку зрения. Хотя на самом деле считала, что Айрин уже на грани безумия. Это событие подвинуло бедняжку к опасной черте, и любой последующий толчок вполне способен перенести ее туда, откуда уже нет возврата.
Конечно, именно этого и добивается почтальон.
– Мне пора, – Трития встала со своего места.
– Я запрещаю тебе обращаться в полицию, – произнесла Айрин.
– Мне кажется, вам все-таки надо кому-нибудь об этом сообщить.
– Нет.
Трития поймала взгляд Айрин и вздохнула.
– Ну хорошо. В конце концов дело ваше. – Прежде чем выйти на крыльцо, она обернулась и добавила:
– Позвоните, если вам что-нибудь будет нужно. Все, что угодно. Мы с Дугом примчимся немедленно.
– Спасибо, но у меня все в порядке, – улыбнулась Айрин. – Может, мне просто больше не следует открывать почтовый ящик.
– По-моему, это хорошая мысль.
Пожилая женщина рассмеялась, и на мгновение Триш увидела прежнюю Айрин.
– Всего доброго, милочка. Еще встретимся.
– До свиданья, – произнесла Триш, спускаясь по ступенькам крыльца.
За спиной раздалось жесткое клацанье железного внутреннего запора.
Отъезжая, Триш помахала Айрин рукой, но ответного взмаха так и не увидела. Выехав на улицу, она повернула к дому.
Разумеется в нарушении нормальной жизни города виноват почтальон. Виноват в неоплаченных счетах, виноват в путанице с корреспонденцией, виноват в письмах, дышащих злобой, виноват – да, виноват, – в смертях, обрушившихся на город. Но только увидев в коробке отрубленный палец, Триш ощутила, насколько глубоко его желание внедриться в жизнь каждого горожанина, насколько он способен вмешаться в жизнь каждого человека. И понять причину такой необычной и в то же время глубоко продуманной ненависти она не могла.
Но больше всего пугало ее, что должность почтальона – единственная должность, которая дает реальную возможность установить контакт с каждым жителем города, возможность ежедневно общаться с любым человеком, быть вхожим в жизнь каждой семьи.
Триш никогда не отличалась особой религиозностью и даже сомневалась, что в состоянии четко разделить такие неоднозначные и расплывчатые понятия, как «добро» и «зло». Но теперь ей казалось, что она прекрасно в этом разбирается. Ей казалось, что в данном случае зло избрало для себя совершенную форму для реализации.
Если бы Джон Смит был пастором, учителем или политиком, он был бы лишен возможности подобного контакта – возможности, которую он приобрел, работая почтальоном. Никто никогда не позволил бы ему столь непринужденно вторгаться в жизнь незнакомых людей.
Кроме того, Триш нервировала пассивность города. Нежелание жителей Виллиса взглянуть в лицо фактам. Даже они с Дугом, несмотря на все разговоры, делали слишком мало, чтобы помешать почтальону спокойно реализовывать свои планы. Все вокруг точно ждали, чтобы это сделал кто-нибудь другой, кто смог бы взять на себя ответственность за решение этой проблемы.
Но, с другой стороны, что они могли сделать? Даже с учетом полного понимания происходящего и твердого желания оградить себя от неприятностей жители города непроизвольно оказались подвластны воле почтальона. Они сопротивлялись, как могли, пению почтовых сирен, затыкали глаза и уши на откровенные психологические атаки, но обрушившиеся испытания исподволь влияли на течение их обычной жизни. Люди не сплотились перед лицом опасности, они ушли в себя. Конечно, пока еще рано говорить о каких-то стенах или барьерах, возникших в семье. Отношения не стали более напряженными или натянутыми, но комфортная атмосфера дружеских пикировок, на которые были мастера Дуг и Билли, как-то улетучилась. Ее сменило такое же дружеское, но слегка более формальное и чуть менее интимное исполнение заученных ролей. Ее собственное отношение к мужу и сыну постепенно изменилось. Они с Дугом отдалились друг от друга; даже занятия сексом теперь выглядели скорее как самоудовлетворение, нежели выражение любви, хотя технически, так сказать, ничего не изменилось. А недавно она поймала себя на том, что выговаривает за что-то Билли в такой манере, которую – Триш могла в этом поклясться – она всегда считала просто неприемлемой.
Триш чувствовала, что Дуг тоже замечает происходящие изменения. Она видела это по его глазам, по его поведению. Это проявлялось скорее не в словах, а в том, о чем он не говорил.
Они по-прежнему общались, обсуждали текущие проблемы, домашние дела, даже иногда вскользь касались темы почтальона, но все это как-то поверхностно, причем поверхностность сквозила даже там, где ей по определению не было места, – в таком серьезном и важном аспекте, как их личные отношения. Не раз ей казалось, что они разговаривают каждый сам по себе, а не друг с другом.
И в этом тоже виноват почтальон.
Нет, она не позволит ему торжествовать, не позволит развалить их семью. Трещина, наметившаяся между нею и Дугом, быстро увеличивается. Но Триш поклялась, что больше ни на шаг не отступит перед обстоятельствами. Она во что бы то ни стало достучится и до мужа, и до сына, вырвет их из эмоциональной летаргии и заставит вести себя точно так же.
В какой-то момент у Триш даже появилось желание заехать на почту, дать понять почтальону, что она больше не намерена терпеть его попытки сломить ее, что она объявляет ему войну. Но она сразу же вспомнила тот случай, когда в первый раз хотела дать ему отпор, и охватившее ее тогда чувство ужаса. По коже тут же пробежали мурашки, а волосы на затылке зашевелились. Сейчас она, конечно, решительна и сердита, но глупости совершать не намерена.
