Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя

– Вас зовут Злата? – спросил он.

Она заулыбалась трещиной рта и закивала.

– Вы работали на заводе «ХимФосфор»?

– Фосфор – венец таблицы Менделеева! – воскликнула старуха.

– Вы помните таблицу Менделеева? Какова валентность Церия?

– Два или три, зависит от того, с чем он соединяется, – развеселилась бывшая Златка.

– А как вы сюда попали?

– Я родилась здесь, – искренне ответила бабка.

– А это кто? – указал он на Надежду Сергеевну.

– Мать моя, – Златка щерилась от удовольствия.

– Сколько вам лет?

– Девятнадцать, – ее слюни долетали до груди журналиста, но тот, казалось, уже ничего не замечал.

– Что вы помните об аварии?

– Я хочу пряник со сметаной.

– Вы помните, как взорвался фосфор?

– Со сметаной и ряженкой.

– Потрясающе! – заключил корреспондент и фотоаппаратом «Смена», висевшем на шее, сделал порядка десяти портретных снимков бабки. – Репортаж года мне обеспечен! «Трагедия индустриальной эпохи» – вот как я назову этот материал!

– Эпохи!!! – демонически загоготала старуха. – Я – Эпоха, вашу мать! Я – ваша Эпоха!

Она залезла на табуретку и начала размахивать полотенцем, точно повстанец флагом.

– Снимите ее, немедленно! – заметалась Богоматерь. – Сейчас начнется буйство.

Следак с коллегами схватили Златку как бревно на ленинском субботнике и подоспевшей из рук Надежды Сергеевны простыней связали ей руки.

– Вы хотели документов? – Богоматерь точно озарило. – Так вот они. Видите штамп на простыне?

Следователь взял в руки край застиранной тряпки и поднес к глазам серый несмываемый прямоугольный оттиск: «Больница «ХимФосфор». Хирургия».

– А это уже прямая улика, – удовлетворенно сказал он.

Нина Ланская сидела за столом, опустив лицо в ладони. Она пыталась уместить в своем сознании мысль о том, что человеческая судьба может быть настолько чудовищной.

– Что я могу для нее сделать? – измученно спросила она.

– Заберите в город, положите в больницу, дайте ей возможность жевать, – вздохнула Богоматерь. – Больше вы ей ничем не поможете.

Глава 32. Паспорт

«Я, Нина Павловна Ланская, руководитель отдела по работе с молодежью, заверяю, что Злата Петровна Корзинкина, моя подопечная, с самого детства была больна тяжелым наследственным заболеванием и страдала слабоумием. Во время взрыва на заводе «ХимФосфор» она находилась со мной в квартире. Через месяц, в июле 1973 года, Злата умерла от своего недуга в возрасте девятнадцати лет.

Н. Ланская, 23 декабря 1975».

Илья держал в руках пожелтевший лист бумаги, не в силах осознать написанное дрожащим почерком. Аиша принесла красный холодный чай с лаймом, но к нему никто не прикоснулся.

– Это моя боль, мое проклятье, моя растоптанная совесть, мое предательство, – Ланская нервно разминала узловатые пальцы. – Я не смогла помочь Корзинкиной. Конечно, я устроила ее в больницу, Златке спротезировали челюсть. Но как только вышел репортаж в городской газете, меня вызвал первый секретарь парткома к себе в кабинет. Я пришла. Там уже сидел директор «ХимФосфора». Они сказали, если я не уймусь в поисках правды, то потеряю все: партийный билет, должность, честное имя… Они вынудили меня подписать эту бумагу. Все данные о существовании Златы Петровны Корзинкиной были уничтожены. Начиная с села Федотовки, где она родилась, интерната, где жила, школы, института, где училась, и, конечно, самого «ХимФосфора». Поэтому вам и не удалось ничего найти. Больной женщине, которую я положила в клинику, сфабриковали новый паспорт. Корзинкина стала Анной Ивановной Полуэктовой. Напоследок директор «ХимФосфора» вместе с председателями горкома и парткома сделали широкий жест – выделили ей городскую квартиру. Номер сорок один. В доме девять по улице Новикова. А через несколько лет я узнала, что Златку признали буйной и отправили в психиатрическую больницу, где она заживо сгорела во время пожара. Была прикована к постели… Спасая свои шкуры, врачи забыли ее отстегнуть…

Боль перекосила лицо, слезы струились по морщинистым щекам Нины Ланской, затекая за белый воротничок. Мохаммед, не понимая русскую речь, тревожно застыл в кресле. Ленка, вцепившись в подлокотники, беззвучно ревела. Илюша не видел перед собой ничего. Только бабка Эпоха, закрывшись с ним в грязном туалете, продолжала целовать его страшными губами, прижимать к себе корявым сухостоем рук.

– Эпоха любит Шалушика. Шалушик обнимет Эпоху…

Очевидно, Бог смилостивился над ней, поселив на одну и ту же улицу с подросшим ребенком. Но каким звериным чутьем она вычислила его из множества других детей? Как поняла, что в этом тощем пацане течет ее отравленная химией и нескончаемыми трагедиями кровь? Шалушик орал, вырывался, колотился в безумном страхе… Она приносила ему в блюдечке рис, хлеб, посыпанный сахаром, и сдобную булочку, раскрошенную желтыми пальцами. Самые богатые свои дары. Она пыталась быть нежной, насколько могут исходить нежностью изуродованная людьми оболочка и пробитое сквозь череп сознание. Пришитой челюстью касалась его детских пальцев, елозила по лицу, шее, теплому животу с пупком-пуговицей. Он ненавидел ее, желал смерти. Он не отличался от других людей. Из них двоих он, сам того не подозревая, был гораздо большим чудовищем…

Наутро Илюша собрал вещи и, поцеловав спящую Ленку, отправился в аэропорт. Купил билет на первый регулярный московский рейс, поднялся по трапу и рухнул мешком в кресло. Кучками арабских специй в иллюминаторе всплыли горы, насыпанные призрачной хозяйкой из молотого шафрана, корицы и горчичного порошка. Зеркальным блюдцем отразило солнечные лучи безразличное море. «Красивое зрелище напоследок» – вспомнились слова Медины, и Илюша схватился рукой за грудь. Крепко залатанное Родькой сердце больше не хотело держать удар. Оно как-то резко ослабло, повисло тряпкой, распустило упругие клапаны. Дышать было нечем. Илюша на автомате нажал кнопку, стюардесса принесла ему нитроглицерин.

– Я вызову скорую по прилете, – сказала она взволнованно.

– Не н-надо, – ответил Илюша, – сейчас от-т-пустит.

Лоб пошел испариной, руки похолодели, он нащупал вверху на панели колесико вентилятора и направил на себя поток холодного воздуха.

«Только не сейчас, – вертелось в голове, – еще одна маленькая встреча…»

Глава 33. Клапан

В тот день Эпоха нервничала и суетилась. Шарахаясь из стороны в сторону, она несколько раз проходила сквозь меня, и я чувствовал, как ее субстанция лихорадочно вибрировала. Наконец, прилипнув ко мне боком, старуха не выдержала:

– Как долго служат эти ваши клапанные заплатки в сердце?

– Ты о чем? – удивился я. – В каждом организме по-разному…

– А у Шалушика?

– У Илюши была новая разработка, как видишь, двадцать лет служила отменно. Ты что-то заподозрила, Эпоха?

– Знаешь, у меня был в юности роман. Я любила своего учителя. Он бросил меня после первой близости, решил, что я падшая женщина, не целочка, в общем. И назло начал встречаться с моей вражиной – девкой по имени Фаня. Мерзкая такая была, уродина. Так Фаня его быстро охомутала, забеременела и женила на себе.

– Зачем ты мне это все рассказываешь? – Я не видел связи между сердечным протезом и ее девичьей историей.

– Их сын родился совершенно больным, и они мучились с ним всю жизнь, представляешь?

– И что?

– Он неделю назад умер, дожил аж до пятидесяти лет, с ДЦП, с аутизмом.

– И в чем проблема?

– Ему, как юродивому, разрешили мотаться по всему миру, он ведь земную жизнь просидел в одном кресле…

– Эпоха, ближе к развязке!

– Вчера он нашел меня и сказал, что его отец – тот учитель, думал обо мне каждый божий день, корил себя, ненавидел…

– Ты, что ли, была симпатичной в молодости?

– Не знаю. Там, где я росла, не было зеркал. Я о другом. Хорошо, что он не увидел меня такой, какой я стала. Он ведь пытался меня найти… Мечтал бросить семью и жениться на мне.