Максим Жуковец - Ясныи день
Первое, что я увидел — это была охота… Люди охотятся на морских львов. Точнее, на их, недавно появившихся на свет детёнышей. Малыши, родившиеся несколько недель назад, покрыты густым и нежным мехом — они ещё не обросли слоем жира, позволяющим не замерзать в холодных водах океана, поэтому они не могут уплыть от людей. Людям же нужен вышеупомянутый мех — для того, чтобы изготовить из него брелки для ключей, сделать тапочки и так далее. Мех морских львов ценится на рынке. И люди на моих глазах убивают малышей ради этой цены.
Вот один детёныш морского льва пытается уползти от бегущего за ним охотника. Я вижу чёрные, невинные глазки малыша и, о нет — я вижу, вижу и чувствую гораздо большее — страдания, неимоверные страдания страха и отчаяния, которые испытывает маленькое сердце. Да, у него, у животного, тоже есть сердце, и его страдания ничуть не меньшие, чем те, что возникают у человека, оказавшегося в подобной ситуации.
Охотник без труда настигает маленького львенка и резко и жестоко бьёт его тяжёлой палкой по голове. Но промахивается, и удар соскальзывает, не убивая, а лишь калеча. Я вижу окровавленную мордочку, я слышу крик, просящий о пощаде, крик огромного горя — малыш ещё живёт, он ещё мучается. Человек бьёт его ещё раз, затем — третьим ударом он добивает бьющееся в смертельной агонии маленькое, ни в чём не повинное существо… Боже, а вон — другое убийство, а там — третье… Не выдерживая, я пытаюсь моргнуть, и сразу же появляется следующая картина.
Четыре фигуры движутся по ночному, занесённому снегом, парку города. Это студенты. Они идут с праздника новоселья. Они пьяны, и кричат, и радуются, и громко смеются. Им весело, и они не думают об опасности. Но я ясно чувствую, что их ждёт опасная встреча. И я не ошибаюсь. За студентами на темной аллее появляется человек десять таких же, как они, молодых парней, и очевидно, что эта десятка ищет жестоких приключений. Один из последних садится на корточки, вылепливает руками твёрдый снежный шар, затем встает, прицеливается и бросает в идущую впереди четвёрку. Он оказывается метким «стрелком» — его снежок смешно разлетается на голове одного из студентов. Смех прекращается. Он переходит в удивление, а затем, когда, обернувшись, студенты видят десять здоровых фигур невдалеке, удивление перерастает в страх. Но силой воли ребята борются со своим страхом. Они не могут оставить эту выходку просто так. Они должны поквитаться. И они, стоя, ждут идущих к ним. И идущие забияки тоже боятся, но всё же идут — им тем более нельзя отступать, ведь их больше.
Казалось бы — обычная ситуация, назревает обычная драка, каких много на свете. Казалось бы — ребята просто развлекаются, просто тешатся — ну чего не бывает по молодости? Но так казалось раньше. Теперь же со мной происходят невероятные вещи… Чувствую, что люблю людей, которых вижу. Несмотря на то, что вижу их впервые. Люблю, люблю очень сильно — как родных, и ничего не могу с этим поделать… Господи, да что же это происходит со мной!…
Наполненный любовью, я смотрю, как мои любимые люди бьют друг друга. Вижу, как черствеют в судорогах тьмы сердца моих любимых, и эти раны кажутся более страшными, чем физические побои, которые дерущиеся наносят друг другу…
Один студент лежит на земле, другой убежал. Двух остальных, оказавших упорное сопротивление, особенно яростно добивают их родные братья. Я вижу, как одного человека бьют по лицу — в нос, в челюсть, не замечая, что лицо давно уже превратилось в кровавую массу. Второго избивают ногами. Но они — эти двое, которых бьют, — в том-то и весь ужас — они не безразличны мне. Чувство такое, что у меня на глазах избивают моих детей или родителей. Сердце чётко ощущает жестокие страдания, испытываемые моими любимыми… Что это со мной? Неужели я плачу? Моргаю…
Моргаю, и новые страшные картины человеческой глупости бегут перед глазами. Картины ещё более ужасные, чем прежде. Сейчас я вижу жестокие войны, множество убийств, великую громаду страданий. Чёрное страдание мрачной лентой эпизодов проносится в сознании. Каждый эпизод бесчеловечен и сменяется ещё более бесчеловечным, звериным. Они словно расставлены по ступеням лестницы, невыносимой для сердца. Последняя из ступеней, которую я смог выдержать лишь наполовину — описывать ли её?…
Видение начинается достаточно спокойно. Зловеще спокойно. Вижу группу людей в камуфляжной форме. Они вооружены — очень много инструмента, приносящего боль и смерть. Но всей боли, что сотворили они, им мало. Они жаждут ещё. Вокруг красивая природа, но они не видят. Их окружают пустынные, но величественные горы, красные цветы под ногами радуют глаза, но не их глаза. Они увлечены другим. Я вижу, как из-за камней выводят нескольких человек. Руки последних крепко связаны — чувствую, верёвки и проволока вгрызлись в кожу до крови. Моё невидимое сердце ощущает, какие глубокие, какие обширные страдания испытывает каждый из связанных — все они знают, что сейчас их будут казнить. Они волнуются, они боятся. Один из них вспоминает детей и жену, другой плачёт — он вспомнил маму. Третий, измученный постоянными пытками и побоями — ему сейчас, может быть, легче, чем другим. Ему больше всего хочется умереть сейчас, потому, что он потерял веру в жизнь…
Пленные ещё не знают, какую зловещую смерть им приготовили. Им хотят отпилить головы. Заживо. Я вижу в руках одного из вооруженных людей пилу. Обычную ножовку… Нет, этого я не вынесу.
«Люди! Или вы забыли, кто вы? Неужели вы забыли, что вы прежде всего — люди! Сколько же ещё вы так озверело будете мучить друг друга? Люди-и-и!!!» — я кричу, моё сердце кричит, оно содрогается от рыданий, оно плачет так, как до этого никогда не плакало.
Меня услышали. Меня услышал один из пленных — тот, который плакал. Он совсем ещё ребенок — даже усы не растут, как следует. Он вдруг поднимает голову, смотрит на небо и начинает улыбаться, хотя в глазах всё ещё стоят слёзы. Я вижу эти человеческие глаза. Они до сих пор снятся мне…
Душманы собираются заснять казнь на видеопленку. Один из них, стоя перед объективом камеры, на арабском языке рассказывает, что он намерен делать. Он вертит перед объективом этой ужасной пилой. Пленный солдат, тот, кто думал о детях, замечает пилу. Вижу, как его глаза широко раскрываются — он осознает только сейчас, куда его привели. И некоторое время стоит неподвижно, даже не дыша. Тот же юный пленник всё смотрит в небо, всё улыбается… Нельзя, чтобы он перестал улыбаться… Но что же делать? Как помочь?
Один из бандитов замечает улыбающегося солдата. Он подходит к пленному и на ломанном русском языке еле выговаривает:
«Вот с тебя мы и начнём».
