Ганс Эверс - Ужасы
К сожалению, сам ученый не присутствовал на докладе: несколько недель спустя он снова уехал в Центральную Африку.
Зато, слава Богу, здесь присутствовали оба коммерции советника. Они сидели в первом ряду и раздувались от славы и гордости, что участвовали в розыске следов древнеегипетской культуры на берегах озера Чад…
— Теперь я попрошу вас, — закончил доклад профессор Келер, — подойти поближе и лично осмотреть наши бесценные приобретения.
И он отдернул занавес, за которым скрывались все эти сокровища.
— Вероятно, вам известно, что в Древнем Египте кошки считались священными животными, так же как крокодилы, ибисы, кобчики и все те млекопитающие, которые были посвящены Пта, т. е. имели белое треугольное пятно на лбу. Поэтому все эти животные, подобно фараонам, верховным жрецам и знатным людям, после смерти бальзамировались. Почти во всех пирамидах встречаются мумии кошек. Наша находка — доказательство того, что египетские колонисты в области озера Чад происходили из кошачьего города Бубастис. Мы насчитываем не менее двухсот шестидесяти восьми экземпляров этих реликвий из седого прошлого.
И профессор гордо указал на длинные ряды маленьких мумий, которые были похожи на высохших грудных младенцев в пеленках.
— Далее вы видите, — продолжал он, — тридцать четыре человеческие мумии — великолепнейшие экземпляры, которые отныне, несомненно, послужат предметом зависти для всякого другого музея. А именно — эти мумии ничуть не походят на мемфисские — черные, высохшие и легко рассыпающиеся мумии, но имеют сходство с фиванскими — желтыми, отливающими матовым блеском. Можно поистине удивляться изумительному искусству древнеегипетских бальзамировщиков. А теперь я перехожу к прекраснейшему перлу нашего богатого, собрания, к луч шему украшению нашего музея: перед вами лежит настоящий тофар. Тофар-мумия или тофар-невеста… Только три такие мумии знает современный свет, одна была пожертвована в 1834 году лордом Гэйтгорном в лондонский South-Kensington-Museum. Другая, по-видимому, супруга фараона Меревра, из шестой династии, жившего за две тысячи пятьдесят лет до Рождества Христова, находится в Гарвардском университете, подаренная университету известным миллиардером Гуллем, который купил ее у хедива Тевфика за восемьдесят тысяч долларов. Наконец, третий экземпляр имеется теперь в нашем музее благодаря великодушной щедрости и высокому уважению и любви к науке господ коммерции советников Брокмюллера и Лилиенталя.
„Яволь“ и „Одоль“ сияли жирными физиономиями.
— Тофар-мумия, — продолжал профессор, — памятник своеобразного и вместе с тем ужасного обычая, какие знает только мировая история. Подобно тому, как в Древней Индии существовал обычай, согласно которому вдова следовала за умершим супругом на могильный костер и сгорала заживо. А в Древнем Египте считалось знаком величайшей супружеской верности, если супруга скончавшегося следовала за ним в жилище вечного успокоения и обрекала себя на бальзамирование в живом состоянии… Я прошу вас принять во внимание то обстоятельство, что бальзамированию подвергались только трупы фараонов и знатнейших лиц; примите далее во внимание также то, что это неслыханное доказательство супружеской верности было добровольным к что, таким образом, лишь немногие женщины решались на это, и вы поймете, как невероятно редки такие мумии. Я утверждаю, что во всей египетской истории церемония подобного жертвоприношения совершалась всего лишь шесть раз. Тофар-невеста, как ее называли египетские поэты, в сопровождении большой свиты спускалась в подземный город мертвых и там поручала свое молодое тело бальзамировщикам. Они проделывали с нею те же манипуляции, что и с трупами, но только с той разницей, что совершали свою работу очень медленно — с расчетом, чтобы тело как можно дольше сохраняло жизнь. Способ и искусство бальзамирования египтян нам еще мало известны. Мы знаем об этом лишь кое-что почерпнутое из весьма скудных заметок Геродота и Диодора. Одно можно счисть совершенно установленным: тофар-невеста превращалась в мумию живой и с величайшими страданиями. Правда, для нее существовало некоторое слабое утешение: ее мумия не подвергалась усыханию. Тело оставалось таким же, каким оно было при жизни, и не теряло своих живых красок. Вы можете убедиться в этом сами: можно подумать, что эта прекрасная женщина только сейчас заснула.
С этими словами профессор отдернул шелковое покрывало.
— А!.. Ах!.. А-а!.. — раздалось вокруг.
На мраморном столе лежала молодая женщина, завернутая по грудь в тонкое полотно. Плечи, руки и голова были свободны, черные локоны вились над ее лбом. Ногти на ее маленьких руках были накрашены, а на левой руке на третьем пальце было надето кольцо с изображением священного жука. Глаза закрыты, черные ресницы тщательно удлинены подрисовкой.
Я подошел к ней вместе с другими совсем близко, чтобы получше рассмотреть…
Праведный Боже! Это была Анни…
Я громко вскрикнул, но мой крик потонул в шуме толпы. Я хотел говорить, но не мог пошевелить языком и в безмолвном ужасе смотрел на мертвую.
— Это тофар-невеста, — продолжал между тем профессор, — несомненно, никоим образом не феллашская девушка. Черты ее лица представляют собою явный тип индо-германской расы. Я подозреваю, что это — гречанка. И факт этот вдвойне интересен: он указывает нам на следы не только египетской, но и эллинской культуры на берегах озера Чад, в Центральной Африке.
Кровь застучала у меня в висках. Я схватился за спинку стула, чтобы не упасть. В этот момент на плечо мне легла чья-то рука.
Я обернулся и увидел перед собой гладко выбритую физиономию… О небо! Я все-таки сразу узнал его. Это был Фриц Беккерс.
Он взял меня за руку и вывел из толпы. Я последовал за ним почти безвольно.
— Я подам на вас жалобу прокурору, — прошипел, я сквозь зубы.
— Вы не сделаете этого. Это было бы совершенно бесцельно, и вы только сами нажили бы себе неприятности. Я — никто. Абсолютно никто. Если вы всю землю просеете сквозь решето, вы и тогда не найдете Фрица Беккерса. Так назывался я только на Винтерфельдштрассе.
Он засмеялся, и его лицо приняло отвратительное выражение. Я не мог смотреть на него, отвернулся и стал смотреть в пол.
— А впрочем, — прошептал он мне на ухо, — разве не лучше так?.. Ведь вы поэт… Неужели ваша маленькая подруга не милее для вас в таком виде, в сиянии вечной красоты, чем пожранная червями на берлинском кладбище?
— Сатана! — бросил я ему в упор, — гнусный сатана!
Я услышал за собой легкие удаляющиеся шаги, взглянул и увидел, как Фриц Беккерс проскользнул в дверь и исчез.
