"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич
Джун привычно закрыл Юми глаза ладонью, зажмурился сам и представил черный зев бомбоубежища и скелет офицера на кафельном полу. Меч, зажатый в костяных пальцах, ждет, когда его освободят из ножен, чтобы рассечь шею врага, выпустив дымящийся багряный поток. Ш-ШИХ-Ч-ЧВАК! – и покатится по полу голова с соломенными волосами, тараща голубые глаза в предсмертном ужасе…
Пока он тешил себя мечтами, Юми решила действовать. Изо всех силенок рванувшись из рук брата, она закричала:
– Пусти мамочку, гад! Пусти, пусти!
Джун не глядя перехватил ее поперек груди. Извернувшись, Юми укусила его за руку, а зубки у нее были остренькие. Вскрикнув, он открыл глаза, чтобы увидеть, как Дункан, посмеиваясь, стягивает с мамы штаны. Его настойчивая рука скользнула по ее животу и угнездилась между бедер. Мама вздрогнула, но продолжала отрешенно глядеть в потолок, пока его пальцы перебирали ее беззащитную плоть, словно паучьи лапки, ощупывающие запутавшуюся в сетях муху.
Над рекой натужно ухнул гром. Снова задрожали стены лачуги, листки с рисунками встрепенулись, будто хотели сорваться и унестись в грозу. А Юми все кричала:
– Пусти, пусти!
И лягала брата грязными пятками.
– Ну, бэби-сан, что ты как неживая? – бормотал Дункан, сражаясь с пряжкой ремня. – Сейчас… сейчас…
«Сначала я отрублю ему руки, – думал Джун, прижимая к себе бешено извивающуюся сестренку. – Только потом голову. Нет, сперва отхвачу кое-что другое…» Он стиснул зубы, представляя, как нож кромсает скользкую упругую плоть, и Дункан визжит как баба, и дыра у него между ног хлещет кровью. Вот как, наверное, чувствовал себя Тэцуо, расправляясь с теми, кого ненавидел!
Это наслаждение – уничтожать.
Рука лейтенанта вдруг замерла между маминых бедер. Подняв голову, он спросил:
– А что та маленькая крикунья, которую Мерфи чуть тогда не пришиб? Что-то я ее не слышу.
– Она умерла, – просто сказала мама. – Моя девочка умерла, но тебе-то что за горе?
Американец хрипло рассмеялся:
– Ну и шутки у тебя, бэби-сан! Эй, маленькая… Маленькая! – Ухмыляясь, он дотянулся до люльки и потряс ее за бортик. – Эй, просыпайся, эй!
Джун не выдержал.
– ОСТАВЬТЕ ЕЕ В ПОКОЕ! Она умерла, вы что, не видите!
Американец отдернул руку, будто обжегшись. Ухмылка сползла с его губ. В наступившей тишине слышны были только завывания ветра и неумолчный шелест ливня.
Потом Дункан хрипло произнес:
– Не может быть.
Никто не удостоил его ответом. Он сполз с мамы, склонился над люлькой и уставился на застывшее бледное личико. Потыкал пальцем в пуговку носа, в холодную щечку. Снова повернулся к маме – лицо блестит испариной, в распахнутых глазах застыл ужас, почти как в фантазии Джуна.
– У меня осталось еще двое детей, – вымолвила мама, отвечая на невысказанный вопрос. – Их тоже нужно кормить.
Дункан сглотнул, запустив руку в мокрые волосы:
– Это ведь не мы?.. Мерфи, конечно, крепко ее схватил, но…
– Ах, не переживай, – все так же равнодушно отозвалась мама. – Мы всего лишь япошки, смешные узкоглазые человечки. Одним больше, одним меньше, какая разница? Делай то, за чем пришел.
– Кем ты меня, черт возьми, считаешь? – севшим голосом проговорил лейтенант.
– Ах, разве мое мнение чего-то стоит? – Мамины губы изогнулись в ленивой пьяной усмешке. – Самое во мне ценное находится между ног. А может, ты хочешь, чтоб я снова для тебя спела? Ты да я, да мы с тобой, два конца от пояса! – Она злобно захохотала, извиваясь на полу, как змея.
Американец влепил ей пощечину. Голова мамы мотнулась, брызнув слюной с губ. Хохот захлебнулся, сменившись рыданиями. Она заколотилась затылком об пол, скрючивая пальцы и кривя рот в горестном вопле.
– Мамочка! – Отпустив сестренку, Джун кинулся к ней и обхватил за голову дрожащими руками. – Мамочка, что с тобой?
Она замотала головой, замычала надрывно. Тем временем Юми налетела на Дункана и принялась лупить его кулачками по голой спине, по плечам, крича:
– Не смей бить мамочку! Вот тебе, вот тебе, вот!
Американец сидел неподвижно, даже не пытаясь ее оттолкнуть. Наконец Юми выдохлась и отступила, тяжело дыша и воинственно сверкая глазенками. Мама притихла, лишь судорожные всхлипы сотрясали ее тело.
Дункан натянул майку, накинул мокрую рубашку, стараясь никому не смотреть в глаза. Джун ждал, что он уберется, однако Дункан уходить не спешил. Он сел по-японски, на пятки, сложив руки на коленях и уставясь на рисунки на стене. Из оцепенения его вывела муха, с тоненьким звоном усевшаяся на синюшную щечку Акико. Лейтенант согнал ее взмахом ладони и произнес:
– Надо побыстрее сжечь ее, пока не начала разлагаться.
– У меня нет корзины, куда ее положить, – отозвалась мама. Она так и лежала голая, не пытаясь прикрыться. – И дров. И дождь на дворе.
– Но я мог бы…
– Оставьте нас! – выкрикнул Джун, поглаживая маму по волосам. – Вы убили мою сестренку, разве этого мало?
– Да без меня она бы сдохла гораздо раньше! – ощерился американец, стукнув кулаком по бедру. – Мерфи – злобный хорек, он бы по стенке ее размазал… И если ты забыл, именно я остановил этого кретина! Я!
– Какая разница! – заорал Джун. – Она из-за вас умерла! Вы сбросили бомбу, отравили землю! Вы моего папу сожгли! Из-за вас я заболел! Вы все убийцы, все!
Лицо Дункана исказилось от ярости. Он занес руку:
– Закрой тявку, щенок, а не то…
– А не то что? – Оттолкнув Джуна, мама приподнялась на локтях и с вызовом посмотрела ему в глаза. – Убьешь? Давай, доставай пистолет. Окажи любезность! Сперва меня, потом этих несчастных детей. Лучше б им вообще было не рождаться!
– Убийца! – выкрикнул Джун, сжимая кулаки. – Проклятый убийца!
– Убийца! Убийца! – звонко вторила ему Юми.
Они подняли такой крик, что заглушили шум бури. Дункан молча сидел, глядя на них. Он подождал, когда дети, выдохшись, умолкнут, после чего слегка заплетающимся языком произнес:
– А теперь послушайте меня! Послушайте. Я скоро вернусь. Дождь не будет идти вечно. Мы устроим вашей малышке достойные похороны. Okay?
И прежде чем кто-то что-то успел сказать, вскочил и выбежал из лачуги. Стена дождя поглотила его, и лишь бутылка на полу да отчетливый запах виски напоминали, что он вообще приходил.
Дождь барабанил по жестяной кровле. Натянув штаны, мама посмотрела на детей блуждающим взором. Дотянулась до бутылки и разом опрокинула в горло остатки виски. Поперхнулась. Потом запахнула кимоно и непослушными руками стала возиться с оби. Взгляд у нее сделался совсем мутный.
– Ты да я, да мы с тобо-ой… д-два конца от пояса-а… – затянула она сипло. – Завяжи их у меня, да покрепче, на… на… ИК! Дьявол, да где ж эта сволочь за-авязывается?..
Над лачугой насмешливо заворчал гром.
Несколько часов спустя американец вернулся, промокший до нитки, но с вязанкой сухого хвороста, завернутой в кусок брезента. Еще принес плетеную корзинку и бутылку жидкости для розжига – где только ухитрился добыть среди ночи? К тому времени гроза иссякла, и в разрывы облаков выглянул месяц.
Дункан поманил Джуна рукой, и тот безропотно последовал за ним. Юми увязалась следом. Мама тем временем укладывала Акико в корзинку, что-то напевая невнятно. У бедной Акико совсем не было игрушек, поэтому мама положила с ней только соску. Джун вспомнил, каких трудов стоило эту соску добыть, и почему-то от этого ему сделалось особенно горько.
На берегу они соорудили костер. Пока Джун укладывал хворост, лейтенант спросил:
– Там, на стене… Это ведь все ты рисовал?
Джун не удостоил его ответом.
– Я к тебе, щенок, обращаюсь.
– Я, – буркнул Джун. Пусть отвяжется.
– Самородок на помойке, – пробормотал Дункан себе под нос. – Чертенок рисует не хуже Престона Блэра [64].
– Только братик больше не рисует, – доложила Юми.
Американец вел себя миролюбиво и в детском ее сознании перестал уже быть врагом.
