Раиса Крапп - Ночь Веды
Мать всхлипнула сзади:
— Что творится с тобой, сыночек мой?
Ярин ухмыльнулся — волчье рыло исчезало на глазах, на месте его проступало человеческое лицо.
— Это все ведьма… Ее дела.
— Какая ведьма, сынок? — испуганно спросила мать.
— Аленка! Какая еще?
— Ее ведь нету… что ты… схоронили ведь ее…
Глянул Ярин на мать с хмурой усмешкой, ничего не ответил.
Глава пятьдесят третья
последняя встреча на снежном целике
— Что ж это ты делаешь? Ведьмачка ты поганая… Что такое ты делаешь-то? — бормотал Ярин бредя по бездорожью. И дорога, и тропка давно выскользнули из-под ног, а он все шел и шел, упрямо месил рыхлый, убродный снег. И нес он в себе такую глухую тоску… волчью, от которой только и спасение, что завыть в полный голос.
Звонкий морозец красил щеки, солнце слепило глаза, снежная целина искрилась сахарной россыпью. А Ярину чернота глаза застила, весь свет в ней сгинул. Да он по сторонам и не глядел, взглядом под ноги себе уперся, но видел лишь злобность свою непомерную, оттого и черно ему было.
— Ну и где ты? И что бы тебе не окочуриться где-нибудь насовсем! Ух, как же я тебя ненавижу!
И тут вдруг встал Ярин, будто стена поперек пути его вскинулась. Не понявши еще, с чего остановился, голову набыченную поднял. И увидел.
— А-а, вот она! Долгожданная!
— Звал, я и пришла.
— Ишь ты! «Зва-а-ал»! Может теперь тебя с поклоном приглашать надо?
— Для чего? Для чего ты меня ждал? Для чего звал? Кончилось время разговоры говорить. Ни стращать, ни уговаривать теперь не стану. Раньше все сказано, там все вопросы и все ответы.
— Ты мне зубы-то не заговаривай, нечисть поганая! Отвечай — что делаешь со мной?!
— Не ори, бестолковый. Я тебе и безголосого слышу.
Ярин тяжело смотрел на нее исподлобья, стоял, покачиваясь, как пьяный. Хотя, не сразу бы и вспомнил, когда пил в последний раз — не тянуло к чарке.
— Это как? — не понял он сказанного.
— Ты только подумаешь, я уже знаю.
Ярин помотал головой, будто дурман стряхивал.
— Что делаешь со мной?
— Помнишь, оборотнем тебя назвала?
— И что?
— Я правду тогда сказала. Ты согласился.
— Ну? Так что?
— Знаешь ли ты, что содержимое души человека кладет свой отсвет на лицо его? Отчего, лишь глянув на человека, словом с ним не перемолвясь, уже знаешь, добрый он или нет, хочешь ты с ним знакомство водить иль лучше такого стороной обойти, не замараться чтоб. Разумеется, человек умеет таить свои мысли, желания — не всегда это по лицу прочтешь. Только я каждого вижу в свете его истинности. В тебе, Ярин, сам ад кипит. И суть твоя — волчья. Не любишь никого во всем свете, ни мать, ни отца — хищник ты. Мы сейчас одни только, а предо мной претворяться — труд напрасный. Так согласишься с тем, что про тебя сказала сейчас?
Сузив глаза, помедлил Ярин и ухмыльнулся:
— Может быть.
— Так чего ж ты хочешь от меня? В чем винишь? Твоя суть выходит наружу, чтоб каждый ясно все об тебе понимал. Аль стыдишься себя такого? Аль сам себе противен? Твой крест, тебе нести.
— Крест? — медленно выговорил Ярин. — «А я погляжу, как тяжел крест твой тебе покажется»… Так ты сказала тогда?
— Запомнил… Это хорошо. Теперь еще запомни — облегчать тебе ношу я не стану. Неси, сколь сил хватит. Каждый делает свой выбор. Прощай. Оставайся сам с собой, Ярин, меня больше не зови.
— Постой! — вскинулся Ярин. — Погоди, Алена!
Но в снежном сиянии таяла летняя голубизна ее сарафана. И где-то внутри себя услыхал Ярин:
— Незачем. Нам нечего больше сказать друг другу.
Оглянулся Ярин — никого. Только снежный простор вокруг, да позади собственный след. Сел Ярин в снег, опустил голову на руки. Вот так бы и сидел, без единой мысли. Шапка свалилась — он не шевельнулся. Голова пустая, легкая, никакой заботой не отягощена. Только нету такой щеколды, чтоб от дум запереться и не впустить их…
«…Когда это началось? Ежели бы при Фильке, так он сказал бы, небось… Нет, наверняка после Филипкиной смерти личина звериная начала проступать. Заметили люди? Поняли, что он в оборотня превращаться начал? Да, что-то приметили — иначе с чего бы обходили десятой дорогой. Но, видать, поняли не все, не до конца… иначе… с оборотнем разговор короткий кольями бы забили. И как быть дальше? Давеча волк наружу полез, когда он на мать разозлился, а злоба прошла — и волк спрятался. А девка та… тоже ведь „Волк!“ кричала, но тогда никакой злобы в нем и в помине не было… Подумал, правда… „Хищник ты!“ — вот как ведьмачка сказала».
Ярин усмехнулся, покачал головой. «И хочет она, чтоб убил я в себе хищника, тогда и оборотня не станет. Вот с какого боку укусила». Поморщился Ярин, будто вдруг зубы заломило, встал, встряхнулся. Нет, не получится из него второй Антипка. Он такой, какой есть. Он хочет жить так, как ему нравится. «Ништо! Поглядим еще, Алена. И хищники на свете живут, и закон у них свой собственный». И тут дошло до него, что сказала Алена напоследок. «Прощай?! Неужто навсегда распрощалась?! — Ярин будто заново на свет народился, разулыбался широко: — Неужто слово свое держать будешь? Давай, держи! И оставь меня в покое!»
Глава пятьдесят четвертая
про темные перемены в Ярине
Эту зиму Лебяжье еще долго потом вспоминало. Нешто враз забудешь, к примеру, непонятную гибель молодого парня, первого силача на деревне? Так неловко распорядился он всем, чем Господь его одарил, и самой жизнью своей. Пришел в мир, а зачем? Что доброго вспомнишь об нем?.. Нечего вспомнить. Одно слово — Филька!
Не кончили еще об его смерти судачить — новые вести по селу поползли. Мол, с Ярином недоброе творится. Хошь — верь, хошь — не верь, а только оторва этот чуть ли ни отшельником сделался. Говорили, что к людям не выходит, облюбовал себе заднюю комнату, в ней и сидит безвылазно. Дела-а… Кто-то догадки строил — может, он там молится, эпитимью на себя таку наложил. А что? Уж у Ярина найдется чего отмаливать. Но были, кто возражал, будто Ярин не все время взаперти сидит, видят его иной раз ночами на деревне. Так выходит, от людей хоронится? Вот уж совсем непонятно. Оно конечно, в последнее время люди и сами Ярина сторонились — страшной он какой-то сделался, да еще ежли глазищами своими дикими зыркнет… Тогда добра не жди: у него и раньше глаз недобрый был, цыганский, а теперь и вовсе урочный стал. А только то, что по ночам блукает, тоже нехорошо. Опасно. Волк наладился в село приходить. Прям не волк, а чудище какое-то. И умный ведь: сколь не ставили на него западенки, сколь не сторожили капканы — он их так ловко обходит, лишь удивления достойно. И засады делали. А он чует вроде обязательно совсем в другом конце села объявится. Иль вовсе не приходит. Но только-только охотники чуток слабину дадут, отоспаться, мол, — в тот же вечер отметится в деревне. А волчина уж больно покостной — скотину режет, кур, гусей рвет, такой разор учинит, что хозяйке на утро только и останется, что слезы утирать над бездыханной животиной, а хозяину — мрачно убытки прикидывать да зверя клясть. Да, к слову сказать, с хвостатыми сторожами тож непонятное творилось. Не брали они этого волчару. Какие вовсе со двора без оглядки убегали и возвращались только утром, виноватые и дрожащие. Бывало, что привязь обрывали — гнал их смертный страх. Потому как собак волчина вперед всех и резал. Вот тоже еще этой напастью зимняя пора омрачилась.
