Брэм Стокер - Проклятие мумии, или Камень Семи Звезд
На шее каждого были видны уже начинающие чернеть следы руки с семью пальцами.
Мы с Трелони подошли поближе и в ужасе вцепились друг в друга, не в силах отвести глаз от этой картины смерти.
Самым поразительным было то, что поперек груди мумии царицы лежала семипалая рука, белая, как слоновая кость, на ее запястье был виден неровный красный шрам, из которого проступали капельки крови.
ГЛАВА XII
Магический ларец
Оправившись от потрясения, длившегося слишком уж долго, мы не стали терять времени и, пронеся мумию по коридору, подняли ее по шахте. Первым наверх поднялся я, чтобы принять ее. Посмотрев вниз, я заметил, как мистер Трелони взял искалеченную руку и спрятал ее себе за пазуху, явно для того, чтобы она не потерялась и с ней ничего не случилось. Мертвых арабов мы оставили на том месте, где они и лежали. С помощью веревок мы опустили наш драгоценный груз на землю и отнесли его к входу в долину, где нас должны были ожидать сопровождающие. К нашему удивлению, мы увидели, что они уже собрались уходить. Когда мы призвали шейха к ответу, он заявил, что выполнил договор в точности: он ждал три дня, как и было условлено. Я подумал, что он лжет, чтобы прикрыть свое истинное намерение бросить нас. Позже, когда мы сверяли свои дневники, я узнал, что и у Трелони появилось то же подозрение. Только по прибытии в Кайр мы убедились, что он говорил правду. Во второй раз мы вошли в гробницу 3 ноября 1884 года, у нас были основания запомнить эту дату.
Три дня выпали из наших подсчетов, из наших жизней за то время, пока мы, пораженные, стояли в той камере смерти. Можно ли удивляться тому, что мертвая царица Тера и все, что принадлежало ей, вызывало у нас суеверный страх? Можно ли удивляться, что это не дает покоя нам и сейчас, когда мы ощущаем некую силу, находящуюся вне нас и за пределами нашего понимания? Будет ли удивительным то, что это чувство в урочный час сойдет вместе с нами в могилу? Если нам, нарушившим покой мертвеца, суждено упокоиться в могилах!
Минуту помолчав, он продолжил:
— До Каира мы добрались без приключений. Оттуда мы направились в Александрию, где должны были сесть на корабль агентства «Мессаджери» до Марселя, где собирались пересесть на экспресс до Лондона, но
«Мы счастья ждем, а на порог
Валит беда…»[10]
В Александрии Трелони ждала телеграмма о том, что миссис Трелони скончалась при рождении дочери.
Пораженный горем, Трелони тут же отправился домой Восточным экспрессом. Я же должен был сам доставить сокровища в опустевший дом. В Лондон я прибыл без происшествий. Там наша экспедиция и должна была закончиться. Когда я добрался до вот этого дома, похороны и все связанное с ними уже закончилось. Ребенка отдали на попечение няни, а мистер Трелони уже несколько оправился от горя и теперь мог вновь вернуться к жизни и заняться делами. То, что он испытал большое потрясение, было очевидно. В его черных волосах появилась седина, волевое лицо сделалось мрачным и суровым. С тех пор, как он получил ту телеграмму в морском представительстве в Александрии, я ни разу не видел на его лице счастливой улыбки.
При таких обстоятельствах работа — лучшее лекарство, и он полностью посвятил себя ей. Странная трагедия утраты и одновременного приобретения (ведь ребенок появился на свет со смертью матери) произошла именно в то время, когда мы находились в трансе в погребальной камере гробницы царицы Теры. Она как будто приобрела некую связь с его увлеченностью Египтом и, в особенности, с тайнами царицы. Он очень мало рассказывал мне о дочери. Нельзя было не заметить, что сердце его разрывалось от двух противоположных мыслей, связанных с ней: с одной стороны, он очень любил свою дочь, можно сказать боготворил ее, а с другой — не мог забыть, что ее появление на свет стоило жизни ее матери. И это еще не все, что терзало сердце отца, хотя он никогда со мной об этом не говорил. Лишь раз, в момент расслабленности, он намекнул на причины своего молчания. Он сказал: «Она не похожа на свою мать. Внешне она удивительно напоминает царицу Теру, какой ее изображали на портретах». Он добавил также, что отдал ее на попечение людям, которые смогут позаботиться о ней лучше, чем он, и что, пока не повзрослеет, она должна получать от жизни те нехитрые детские радости, что и каждый ребенок. Я много раз пытался завести о ней разговор, но он отмалчивался. Однажды он признался мне: «У меня есть причины не рассказывать ничего, кроме необходимого. Когда-нибудь ты все узнаешь… и поймешь!» Я уважал его немногословность и после своего возвращения из экспедиции никогда больше не расспрашивал о ней. Первый раз я увидел ее только сейчас, в вашем присутствии.
В общем, когда сокровища, которые мы… взяли из гробницы, были доставлены в дом, мистер Трелони сам решил, как их расставить. Мумию всю, кроме оторванной руки, он поместил в холле в большой прочный каменный саркофаг, изготовленный для Уни, верховного жреца времен Фиванской династии. Как вы, наверное, заметили, он весь покрыт прекрасными иероглифами, в которых содержатся обращения к древним египетским богам. Остальные предметы из гробницы он, вы видели, оставил в своей комнате. Туда же по каким-то известным только ему причинам он поместил и руку мумии. По-моему, он считает ее самой священной реликвией в своей коллекции, кроме, может быть, лишь одного — рубина в форме скарабея, который он называет «украшением семи звезд» и который держит в большом сейфе, как вам известно, надежно запертом и защищенном различными приспособлениями.
Вам, наверное, мой рассказ показался скучным, но я должен был все разъяснить, чтобы вы смогли понять происходящие здесь события. Прошло немало лет с того дня, когда я привез мумию царицы Теры, прежде чем мистер Трелони вновь коснулся этой темы в разговоре со мной. За это время он несколько раз отправлялся в Египет. Иногда его сопровождал я, иногда он путешествовал один. Я и сам совершил еще несколько поездок, либо по его поручениям, либо по своим делам. Но за все эти почти шестнадцать лет он ни разу не затронул эту тему, если, конечно, не считать тех случаев, когда его вынуждали обстоятельства.
Однажды утром он вызвал меня в срочном порядке, я тогда занимался исследованиями в Британском музее и снимал комнаты на Гарт-стрит. Когда я пришел к нему, он находился в чрезвычайно возбужденном состоянии. Я не видел его таким взволнованным ни разу с тех пор, как он получил известие о смерти жены. Он сразу же отвел меня в свою комнату. Жалюзи на окнах были закрыты, а шторы опущены, так что ни один солнечный луч не мог проникнуть внутрь. Светильники в комнате зажжены не были, но ее освещало множество электрических ламп, каждая мощностью по меньшей мере в пятьдесят свечей, причем все они находились у одной стены комнаты. Столик из гелиотропа, на котором стоит семигранный ларец, был выдвинут в центр комнаты. Ларец в ярком свете ламп выглядел изумительно. Казалось даже, что он сам источал сияние, как будто внутри был спрятан некий источник света.
