Александр Пелевин - Здесь живу только я
Они отправились к кассам.
Во всем зале работало только одно окошко, за которым сидела уставшая женщина с добрым и круглым лицом. Она заулыбалась, взглянув на Петра и Германа.
— Добрый вечер, — заговорил с ней Герман. — Скажите, у вас еще остались билеты на поезд до Волгограда? Любые, хоть сидячие.
Кассирша заглянула в компьютер, затем с той же улыбкой ответила:
— Да. Как раз два плацкартных билета. Шестой вагон. Стоимость билета — 2560 рублей.
Оба принялись лихорадочно рыться в кошельках.
— Да… Вот… — Петр извлек нужную сумму и протянул кассирше вместе с паспортами.
Она забрала деньги и спустя минуту выложила на стол два бело-золотых билета.
— А вы артисты? — спросила она, не переставая улыбаться.
— Нет, — ответил Герман. — Мы реконструкторы. Едем на реконструкцию Сталинградской битвы.
— Это хорошо, — сказала кассирша. — Удачи вам. Кстати, поезд уже подан.
Они вышли из зала и направились к перрону.
Проводник у шестого вагона стоял с явно скучающим видом. На нем была приталенная черная шинель, совсем не похожая на то, во что обычно были одеты проводники, и черная фуражка.
Увидев Петра и Германа, он улыбнулся.
— Добрый вечер. Хоть кто-то сегодня пришел. Вы артисты?
— Нет, — ответил Петр. — Мы реконструкторы. Едем на реконструкцию…
— Сталинградской битвы, — с улыбкой закончил за него проводник.
— Да.
— Будьте добры, ваши билеты и паспорта.
Они показали билеты и паспорта.
— Все в порядке, — сказал проводник. — Места номер 37 и 38.
В вагоне им стало не по себе.
Кроме них, здесь больше никого не было.
Герман хотел было повернуться назад, но Петр одернул его.
— Перестань удивляться, — сказал он ему. — Все будет в порядке.
Они сели на свои места.
Через пару минут к ним подошел проводник.
— Вы не хотите чаю?
— Спасибо, но мы захотим его чуть позже, — Герман пытался улыбнуться.
И вдруг из глубины вагона раздался громкий старческий голос:
— Я хочу!
Смородин услышал в этом голосе что-то до боли знакомое.
Проводник обернулся на крик и снова улыбнулся.
На этот раз его улыбка была такой неестественной, что Петр содрогнулся.
— Да, конечно, — сказал проводник и удалился.
Петр почувствовал, как снова заколотилось сердце, но на этот раз он не мог понять, почему это происходит.
И они увидели старика.
С жидкой седой бородкой, с аккуратными очками, в пальто и шляпе.
Он опирался на трость.
В левой руке он держал небольшой саквояж.
— Добрый вечер, — сказал он Петру и Герману.
— Добрый вечер, — медленно, почти по слогам выдавил из себя Петр.
Это был старик со станции «Союзная».
По спине Петра проползли капли горячего пота.
— Здравствуйте, — сказал Герман. Его лицо медленно бледнело.
Старик закинул саквояж на верхнюю полку, снял пальто, повесил шляпу на крючок и сел на сиденье напротив них.
— Вы бы сняли шинели, солдатики, — сказал он. — Жарко будет.
— Да, — согласился Петр.
Неуклюже и поспешно они начали расстегивать шинели.
— Не нервничайте, — продолжил старик. — Все будет хорошо. Скоро мы поедем.
Петр и Герман молчали.
— Вы хорошо выглядите, — продолжал старик. — Ничуть не изменились. Это я сейчас похож на старика. Впрочем, именно таким я был бы, наверное, если бы дожил до своих лет.
— Я ничего не понимаю, — Смородин нервно улыбнулся и посмотрел старику в глаза.
— Я тоже, — ответил тот. — Это нормально. Не пугайтесь. Лучше расскажите мне, что с вами случилось.
В вагоне становилось душно. Петр расстегнул ворот гимнастерки.
— Со мной… с нами, — заговорил Смородин, — В последнее время происходили очень странные вещи.
— Это нормально. Очень многое может показаться странным.
— Я постоянно сомневаюсь в реальности происходящего. Я уже не могу понять, где сон, а где явь. Я убил человека. А может быть, мне показалось. Может быть, я и сейчас сплю? Как вы думаете?
— Может быть, — старик устало зевнул, прикрыв рот рукой, откинулся на спинку сиденья и посмотрел в окно, — Всякое может быть. Знаете, со мной в свое время случилось столько странных вещей, что я уже даже не переживаю по этому поводу. Сейчас нам принесут чай, и я расскажу, если хотите. Давно не пил чай. Кажется, целую вечность.
— Раньше все это пугало меня, — продолжал Смородин, — А теперь нет. И я не знаю, почему. Когда я сел в поезд, мне стало абсолютно плевать на все.
— И правильно. Попробуйте относиться ко всему этому, как… — старик задумался. — Как к шутке.
— Шутке?
— Да. Почему нет? Мне кажется, что если Бог существует, у него отменное чувство юмора. В миллионы раз лучше, чем у нас. И он шутит. Всегда. Он прекрасный шутник. Просто посмейтесь над этой шуткой вместе с ним. И все будет хорошо.
Петр улыбнулся, и Герман улыбнулся вслед за ним.
— Ты все еще не узнаешь меня?
Старик неожиданно перешел на «ты», и это испугало Петра еще больше, чем сказанная им фраза.
Петр опустил глаза вниз, а затем посмотрел старику в глаза и ответил:
— Я догадываюсь.
— Это уже хорошо, — старик грустно улыбнулся. — А себя? Себя ты узнаешь? А ты? — он повернулся к Герману.
Они молча переглянулись.
В этот момент поезд тронулся. Перрон начал медленно отплывать назад.
Что-то промелькнуло в голове Петра, как секундный отрывок давно забытого сна иногда проносится в сознании, чтобы снова исчезнуть в никуда.
— Мне кажется, я что-то помню, — с трудом проговорил он.
Герман вдруг почувствовал, как по его спине прошел холодок. Что-то далекое, непонятное, давно уже несуществующее вдруг зашевелилось в его памяти, но он никак не мог уловить, что именно это было.
— Я ничего не помню, — признался он. — Я чувствую что-то, но не могу понять, что именно.
— С тобой мы познакомились уже после войны, в 26-м году. Ты поступал в летное училище. Уже потом я узнал, что еще до революции ты тоже крутился в поэтических кругах, хотел стать литературоведом, упражнялся в критике. Даже после войны многие мои коллеги все еще точили на тебя зуб. Это было очень смешно. А потом ты захотел стать летчиком. Знаешь, ты стал отличным летчиком. Летать у тебя получалось еще лучше, чем писать острые статьи. А когда началась война, ты пообещал, что после победы все-таки станешь литературным критиком. А я говорил тебе: дурак, не делай этого, летай, пока есть возможность.
— Да. Я дурак, — медленно проговорил Герман.
Поезд набирал скорость. Мерно застучали колеса. За окном проплывали привокзальные строения, освещенные разноцветными огоньками.
— Последний раз я видел тебя в мае сорок первого. А потом ты отправился бить фрицев в небе. Я волновался за тебя и очень хотел, чтобы ты сбил как можно больше немцев. Знаю, у тебя получилось.
