Мэйв Флай (ЛП) - Лид С. Дж.

Я улыбаюсь улыбкой женщины, говорящей свою главную правду другой женщине, владеющей своей силой, принимающей узы сестринства, и говорю ей:

- ...на самом деле, я все равно могла бы все это сделать.

Песня звучит во мне и через меня, и через нее, и через нас, и повсюду вокруг. Она наполняет меня таким же вдохновением, как и в тот раз, когда я впервые услышала ее, когда впервые надела этот костюм, когда впервые почувствовала себя королевой, обладающей властью. Прекрасная, непонятная, беспокойная принцесса, которая хотела и нуждалась в большем. Которая бросала вызов стереотипам, архетипам принцессы-героини, злой или услужливой старухи. Нет, она всегда была чем-то большим. В ней было всего понемногу. И благодаря ей я была всем понемногу. Герой и антигерой. Протагонист и антагонист. И она, в конечном счете, была принята. Ее видели и любили такой, какой она была.

- Знаешь, у всех нас есть мечты в этой жизни, - говорю я, - но иногда все получается не так, как мы хотим. Я думала, что навсегда останусь принцессой, а ты думала, что твоя вишенка будет сорвана Андрэ в бережной и любовной ночи, которая запомнится тебе надолго. Ты думала, что проживешь с ним всю свою жизнь. Но с твоей помощью, Лиз, - говорю я, - я получила большой урок.

Великолепный голос пресловутой песни кружит вокруг нас, заполняя пространство, как свежий искрящийся снег голливудской звуковой сцены.

- Мы думаем, что знаем, что имеем в жизни, и думаем, что будем иметь это и дальше, - говорю я, впитывая красоту всего этого, удивляясь ей. - Но у мира на нас другие планы, и нам приходится идти по головам. Мы такие, какие есть. И мы просто должны...

Я откидываю голову назад и пою:

- Let it go, let it go!

Я беру еще одну бутылку вина и разбиваю ее о стойку прямо над головой Лиз. Она вскрикивает.

Я тянусь за трубкой и кислотой, напевая песню, позволяя словам течь через меня, внутрь и наружу.

Я останавливаюсь перед Лиз, пораженная песней, тронутая ею, как всегда. Почти до слез.

- И последнее, - говорю я и, наклонившись, заправляю ее волосы за человеческие уши и поправляю мышиные ушки, чтобы она выглядела еще красивее.

Я бросаю взгляд на трубку и кислоту, а затем снова на нее, чтобы убедиться, что она точно поняла, что я собираюсь делать.

Лиз качает головой и плачет. В носу у нее образуется сопливый пузырь.

- Мы будем использовать мышь, Лиз, - говорю я и смотрю, как на ее лице отражается ужас.

Ужас, в самом прямом смысле этого слова. Она обмочилась. Она пытается оттолкнуться и освободиться, но мы обе знаем, что уже слишком поздно. Я вижу, что она понимает, что уже слишком поздно.

- Понятно? Мышь, - я улыбаюсь ей и подмигиваю.

Ее голова откидывается назад, и она тихонько всхлипывает про себя. Смирилась, окаменела.

- Ты прекрасно выглядишь, Лиз, - говорю я. - Прямо как принцесса.

36

Я привела себя в порядок и оставила Лиз в подвале. Тело, ранее известное как Лиз. Мне нужно привести в порядок мысли, поэтому я начинаю медленный демонтаж тела, ранее известного как Андрэ, и работа занимает меня большую часть оставшейся ночи. Когда гараж чист, а мясные части Андрэ варятся рядом с его любовью в подвале, я снова принимаю душ и навещаю бабушку.

Я не могу усидеть на месте. Я брожу по ее комнате, следя за тем, как поднимается и опускается ее грудь. Ярость, бушующая у меня в животе, не утихает ни из-за Лиз, ни из-за Андрэ. Чертова Сьюзен. Мужчина, который позвонил мне. Который не должен был мне звонить. Который не должен занимать мои мысли. Который не должен существовать. Утреннее солнце поднимается над горизонтом, начинает медленно проникать сквозь окна, растекаясь по полу, все дальше и дальше, пока не окутывает кровать и женщину, лежащую на ней.

* * *

В это время мы с ней молча встречаемся на кухне: я - за кофе, она - за своей утренней порцией из четырех миндальных орехов и одного маленького квадратика темного шоколада. Я никогда не виделa, чтобы она съедала больше того, что могла удержать в ладони. Я часто размышляю над фразой "существование на парах", думаю о том, могут ли эти пары принадлежать кому-то или чему-то другому. Возможно, ее поддерживал сам Голливуд.

- Мэйв, - сказала она мне однажды утром, глядя на Стрип, и свет раннего утра отразился на ее лице, выбив меня из привычной тишины, - люди будут пытаться забрать то, что принадлежит тебе. Как только ты обладаешь чем-то стоящим, кто-то другой неизбежно вылезет из щелей, чтобы пробраться внутрь и попытаться это украсть.

Я смотрела на нее, пытаясь определить, что именно у нее чуть не украли, и размышляя, что же у меня может быть такого, что кто-то может украсть.

Она повернулась и вперила в меня свой пристальный взгляд, от которого я научилась не вздрагивать, но никогда не теряла инстинкта. Неподвижность была уроком, который она мне подарила. Умение маскироваться, бороться с инстинктом во всех его проявлениях.

- Ты обладаешь многим, что стоит украсть, - сказала она в своей сверхъестественной манере, точно зная, что проносится у меня в голове.

Как будто благодаря моему пребыванию в этом доме ни одна мысль не принадлежала только мне. Все они были разделены с Таллулой, все они принадлежали ей. Как, возможно, и я сама. Это были ее владения, а я просто существовала в них.

- Идем, - сказала она, завязывая на талии шелковый халат. - Я хочу показать тебе кое-что. Я хочу рассказать тебе одну историю.

Я медленно спустилась за ней в подвал.

37

Вернувшись на Стрип, в то самое место между суши-заведением и музыкальной студией "Зеленая летающая тарелка", где я увидела девушку, я спряталась за деревом и плотно прижалась к задней стене ресторана, запах рыбы и карканье ворон пронизывают и пробивают вечерний воздух.

Темноволосая девушка, которая положила куклу в первом месте между домом моей бабушки и "Вавилоном", вернулась и забрала ее. Она вернулась на Стрип, в этот тайник в нескольких кварталах от дома, когда я ее увидела, чтобы оставить эту новую. Поэтому можно предположить, что в какой-то момент она придет, чтобы вернуть ее. Возможно, мне придется ждать несколько дней, возможно, ничего не получится, но даже если есть небольшой шанс вывести ее на чистую воду, это будет того стоить. После ночи в гробу я почти перестала спать. Похоже, мне это больше не нужно, учитывая все то, что бурлит во мне. Кроме того, у меня есть предчувствие. Она придет.

Я знала, что должна быть уверена в том, что смогу заманить ее, привлечь ее внимание. И меня до сих пор трясет от того, что я сделала. Если бы я протянула руку и прикоснулась к этой штуке, меня бы просто затошнило, но уничтожить ее, положить руки на куклу, а потом бросить ее на землю, как будто это не будет проклятием для меня до конца моих дней...

Я должна была это сделать. Осколки разрушенной куклы передо мной на асфальте.

Даже когда я в сотый раз говорю себе об этом из своего укрытия, мои руки дрожат, и я потею. Разбить идола, раздавить его на земле. Засохшая корка крови и пластик. Двойная фарфоровая голова куклы. Прекрасное, значительное создание.

Я должна была это сделать.

Проходит несколько часов. Солнце проходит свой полный путь и опускается за горизонт. Я провожу весь день неподвижно. Молчу. Жду и наблюдаю. Если она не придет, мне придется снова прикоснуться к этой штуке, придется заново ставить ловушку. Или я просто останусь здесь. Если понадобится, несколько дней. В такой близости от маленького существа, которое я осквернила.

И в тот самый момент, когда я убеждаю себя в том, что это глупое решение, после нескольких часов неподвижности, почти полного отсутствия, она избавляет меня от этой леденящей душу мысли.

Она приходит.

Я напрягаю мышцы, когда она приближается, эта девушка, похожая на меня, но темнее. Я готовлю свое тело к нападению.