Дженни Джонс - Голубое поместье
С чем мог столкнуться Родерик Банньер в 20-е годы? Тогда существовало движение «Золотой рассвет». Том читал когда-то о нем. Старина Алистер Кроули[38] вполне мог попасться ему на дороге. Ну а от него Родерик, несомненно, мог набраться всяких странных вещей…
Но он не посмел бы возвратиться в поместье. Том знал это: Элизабет и Маргарет не потерпели бы его появления в собственном доме даже на мгновение. Однако Питер, сын Родерика, вполне мог явиться сюда и никто не узнал бы его. Подумай об этом, сказал себе Том. Питер родился в 1910 году. Ему было восемь в конце войны и восемнадцать, когда Элизабет и Джон Дауни вступили в брак.
Он буквально видел все это, видел, как это было. Питер Лайтоулер, юноша и мужчина, личность презентабельная, очаровательная — не менее чем очаровательная. Он мог познакомиться с Дауни, в некотором смысле стать их протеже. Он мог войти к ним в доверие, и даже Маргарет вполне могла поддаться его обаянию, его интеллигентности, культуре, остроумию… Им, таким впечатлительным, он покажется молодым и невинным.
Итак, Маргарет, стареющая старая дева. Джон, изуродованный герой. И Элизабет, все доверие, все счастье которой погублено в те жуткие минуты на озере…
Они были бы настежь распахнуты перед Питером Лайтоулером.
И Родериком Банньером, его отцом.
Стоя возле окон, Том разглядывал травянистый луг. На небе облака то открывали, то прятали месяц, по траве ходили серебряные и черные волны.
Он нуждался в перерыве. Он нашел свою повесть, но она захватила его ум, вырвавшись за пределы любого контроля, что глубоко тревожило его. В тот день он написал тысячи слов — больше, чем когда-либо в жизни за столь короткий промежуток времени. Том не понимал, что с ним происходит; прежняя готовность отдаться повествованию, пока оно не затронет никого из живущих, теперь приняла другой облик.
Он повстречался с Питером Лайтоулером. Загадочный старик оказался отцом Саймона, и он жал его руку, угощал чаем, обращался с ним весьма любезно.
Как он мог сделать это? Как мог он сочинить эту ложь? Том хотел вдохнуть свежего воздуха, хотел, наконец, убраться из комнаты, где слова как бы сами собой вытекали из карандаша, марая чистую бумагу.
Он отворил французские двери и вышел на лужайку. Было еще тепло, хотя задувал ветерок. Из леса доносились птичьи крики.
Не понимая причин, он снял ботинки. Трава была влажной — появилась роса. Потеряв представление о времени, Том принялся бесцельно ходить по травянистой лужайке — от дома к буковой изгороди и обратно к поместью. Он ходил кругами, постепенно тревога его ослабевала.
Том вспомнил, как читал однажды о буддийском монахе, который кругами ходил вокруг священной горы, пока не просветился. Подвиг был трудным, на него ушли годы и годы, но в конце концов он стал почитаем как Будда.
Мягкий шелест ног сопровождали относительно приятные воспоминания. Хождение по прохладной земле вселяло в душу мир и покой, изгоняло из нее воспоминания о том, что он написал, заставляло забыть страхи и сомнения, даже его любовь к Кейт. Ни о чем конкретно не думая, он направился через луг к саду и там начал кружить по очереди вокруг каждого дерева — яблони, сливы, вишни и груши.
Гипнотическое движение еще более успокаивало его.
Он почувствовал, что идет как во сне. Конечности его отяжелели, словно налитые свинцом. Чудовищная физическая усталость сковывала его движения, почти останавливая на месте.
Успокоенный, он повернулся назад к поместью.
Оно исчезло.
На месте дома подымался огромный лес, шелестели деревья. Они тянулись до горизонта, он не мог воспринять их присутствие своими чувствами или умом. Массивные стволы и трепещущие листья закрывали окружающий мир, поглощали его сознание. Ветви деревьев тянулись клуне, корни взрывали землю под ногами. Том чувствовал, как почва подается под ним, как трепещет, вмещая в себе эту новую жизнь.
Ведь этот лес был живее любого обыкновенного леса. Живее всякого зеленого растения.
Том едва смел дышать, тем временем трепещущий лес наполнял мир.
Чаша втягивала его в себя. Том пал на колени, руки его уперлись в дерн, чтобы обрести надежную и привычную опору, однако сама трава казалась предательской. Она шевелилась, опутывала его пальцы, приковывала руки к земле.
Том попытался подняться, напрягая руки, стараясь оторвать их от земли, но трава не отпускала их. Сопротивление бросило его в пот. Подобного ужаса он еще не испытывал. Том подумал, что острые как нож травины способны прорезать его кожу, способны врасти в его плоть, чтобы выкачать из него соки, на манер жуткого симбиоза. И он будет принадлежать траве, кормя паразита более могущественного, разнообразного и неопределенного, чем какая-нибудь блоха или вошь.
Он вновь пытался оторвать руки. Трава как проволока держала его. Том поднял лицо к небу, оценивая, услышит ли его кто-нибудь, если он закричит. Теперь он заметил дом, спрятавшийся за лесом, — спрятанный от него.
За листьями он видел людей. Их было трое: Кейт, свернувшись клубочком, спала между раскидистыми ветвями ивы; Рут и Саймон, стоя по обе стороны огромного дуба, внимательно глядели на него.
В ужасе он увидел, что Саймон простирает к нему руки и кровь капает с ладоней. Кровоточили и его ступни; на лодыжке раскрылась рана, и алая жидкость стекала по узловатой коре дуба. Саймон, бледный, как сама смерть, жег глазами Тома. И тут он услышал голос Рут, обращенный к нему:
— Ты не должен более оставаться в поместье… Никогда.
Саймон, как эхо, откликнулся, повторяя слова:
— Не должен оставаться в поместье… Никогда.
Кейт пошевелилась, повернулась и села. Ей было удобно между ветвями ивы. И все-таки ее что-то смущало, что-то заставило ее наклониться к нему, отыскивая распахнутыми глазами.
Кейт нагнулась вперед, и он услышал ее голос, слабый, гаснущий:
— Помоги мне, помоги.
Руки ее тоже были протянуты вперед, но на них не было крови. Откровенное движение не нуждалось в словесных подтверждениях.
— Помоги мне, пожалуйста, помоги.
Он вскрикнул:
— Кейт! Кейт!
Но имя ее затерялось за шелестом листьев, в медленном движении соков.
— Том? — Кто-то потряс его за плечо, поворачивая.
Но ведь руки его прикованы к траве… нет, это было не так. Он поднял их, прикрывая глаза от солнца, затопившего небо, и не сразу, с трудом узнал Физекерли Бирна.
— Том, что вы здесь делаете? — Твердая рука, взяв под мышки, пыталась поставить его на ноги. — Это ваши?
Том, не понимая, глядел на кроссовки, которые Бирн протягивал ему.
