Артур Филлипс - Ангелика
— Прекратите, пожалуйста.
— Расстояние между вашим домом и этим для беса — не помеха. Его ваша затея не удержит. А мужчину? Думаете, он позволит вам уйти? Поселиться где-нибудь еще?
— Пожалуйста… прекратите.
— Думаете, он станет посылать деньги на булавки вам на новую квартиру? Или вы предпочтете всякое утро докладывать галантерейщику о том, сколько вышили на пяльцах и получать за это сущие гроши?
— Энн, я умоляю вас. Вам требуется больше денег? Я могу отыскать их для вас.
Она готова была пристыдить подругу, если понадобится.
— Черт побери ваши деньги! Если бы побег все решил, неужто я не поведала бы вам о том давным-давно? Или вы вообразили себе, что я действую не в ваших интересах?
— Но что мне остается? Скажите мне, прошу вас, если я не могу бежать вместе с нею. И нет закона, что привязывает ее ко мне, а есть лишь закон, что привязывает меня к нему? Я осталась совсем одна.
— Вовсе нет.
— Могу ли я как-нибудь сдаться? Вернуться во время, когда я ни о чем не ведала?
— Когда зло разрывает защиту, дарованную нам Господом, наша обязанность — зашить дыру. Шитье — женская работа. Окажись вы единственной жертвой, бросить шитье все равно был бы грех, но вы не одиноки, не правда ли?
Констанс вопросила без надежды на ответ:
— Ничто не положит этому конец?
Но Энн спасла ее:
— Конец этому положу я. Сегодня ночью. Грядет последняя ночь полной луны. Вы должны вернуться и храбро доиграть свою роль. Приманите врага поближе и загасите его святой водой. — Энн уложила в карманы Констанс синие флаконы и еще один небольшой кинжал. — Приманите вурдалака к себе, чтобы ему не удалось бежать. Свою часть работы я выполню в другом месте, но одиноки вы не будете.
Ее подруга сидела подле нее, когда кэб тронулся; они ехали в ночи, рассеивая тьму.
— Клянусь, я покончу с этим. Вы мне верите?
— Верю.
— И вы действительно желаете, чтобы я положила этому конец, не важно, какой ценой?
— Желаю.
— Тогда я сперва ослаблю вашего противника своими трудами, а вы столкнетесь с ним, когда он будет обессилен, и сразите его наповал.
XXIII
— Ты опять переутомилась. Ты спала в кресле.
— Ночью меня звала Ангелика. Я знаю, мне следовало возвратиться наверх, к тебе.
— Именно что следовало. Однако, по твоим словам, в тебе нуждался ребенок.
— Это правда, любовь моя.
— Значит, ты успокоила ее и здесь же вновь провалилась в сон.
— Да.
— Всю ночь в голубом кресле.
— Да.
— Здесь.
— Да, да, да! Где она?
— Пьет молоко подле Норы. Ее посетили весьма странные сновидения.
— Как ты говоришь, она вскорости привыкнет.
— Ты должна отдыхать еще один день, если не больше. Я скажу Норе, чтоб она за тобой присмотрела.
Констанс смирилась с заточением, поскольку Энн дала ей обещание. Она проглотила назначенный Джозефом порошок и очнулась семь часов спустя, далеко за полдень, отдохнувшей и успокоенной, а также обуреваемой ажитацией. Энн обещала. Констанс умывалась медлительно, роскошествуя, умащала благовониями нагую плоть, расчесывала и укладывала волосы, подкрашивала лицо, затушевывая лиловость вокруг поврежденного глаза, одевалась с тщанием и чрезвычайным изяществом.
Энн обещала.
Констанс низошла по лестнице с чувством, будто вернулась из долгого и многотрудного путешествия. Дом источал свежесть. Труд Энн уже становился заметен. Нора расставляла только что срезанные цветы на лакированном ореховом столике в уголке гостиной.
— Мэм, вы меня напугали… Вы так дивно хороши.
Мы ждем ввечеру гостей?
— Мамочка! — закричала Ангелика, обретавшаяся у Нориных ног; ее кукла покоилась ничком на одной из Джозефовых книг, на гравюре с бескожим человеком.
Подбежав к матери, дитя зарылось в конус ее юбок.
— Дорогая моя, вела ли ты себя как подобает даме, пока я отдыхала?
Она выпили чаю с принцессой Елизаветой и пошли к фортепьяно.
— Я хочу играть с мужской стороны, — настояла Ангелика, взобравшись на скамейку слева от матери.
Они играли медленную пьесу, дабы поупражняться в четвертных и восьмых нотах, «Четыре девицы пошли в лес гулять». Четыре их руки, старшие и младшие сестрички, двигались медленно и параллельно; крохотная левая ручка перепрыгнула через зеркальную двойницу, дабы занять место, освобожденное перед тем большой левой рукой. Ангелика перестала играть ради вопроса:
— Сколько у тебя моих ручек?
Она схватила материнскую левую руку и приставила к ней свою, ладонь к ладони. Пальцы Констанс согнулись и оперлись о кончики перстов Ангелики.
— Я разумею, сколько ручек, сколько моих ручек… сколько моих ручек в твоих руках?
Констанс рассмеялась.
— Нет, огромность, — пояснила девочка ни к чему, и Констанс прижала ее к груди.
В этот миг тягучего счастья она узрела Джозефа, что, поспешно миновав окно в передней, приближался к двери и беседовал с невидимым кем-то. Она отправила Ангелику в ее комнату.
— Я хочу, чтобы мы поиграли еще, — возразило дитя, но подчинилось и удалилось наверх, напевая сбивчиво разновидность недавней мелодии со словами собственного изобретения: «Две девицы бродили, бродили по лесам, / Одна задремала, ужасно задремала, осталась лишь одна, / Одна девица плакала, плакала в лесах…»
Часы вишневого дерева, те, что с восьмидневным заводом, показывали только половину четвертого; Джозеф прибыл домой весьма рано и теперь держал дверь, впуская чужака, пожилого человека, что был одет и вел себя достойно, однако имел обвисшее и тяжелое лицо, мясистая плоть коего складчато драпировала ветхие, податливые кости.
— Констанс, это мой коллега, коего я давным-давно желал тебе представить.
Однако, произнося эти слова, Джозеф изучал свое лицо в стекле прихожей; и Констанс осознала — будто спичка вспыхнула, — что он лжет и все последующее также будет ложью.
— Доктор Дуглас Майлз, — повторила она, пока рука ее прижималась к его древним губам. Констанс выказала удовольствие от знакомства, понимая, что гость просочился в дом мошенническим путем, с готовностью закутавшись в прозрачное вранье ее мужа. Она приманит его, этого новейшего заговорщика. Энн обещала завершение этой ночью, однако лишь в случае, если Констанс будет отважна.
— А тебя, мой дорогой, я очень довольна видеть дома столь рано.
Она облобызала щеку, кою Джозеф подставил, не взглянув на супругу.
Доктор Майлз разыграл собственный спектакль, вознеся хвалы очарованию домашнего уюта миссис Бартон, а также чаю и пирогу, каковые она поспешно сотворила (услав Нору наверх сидеть с Ангеликой). Доктор вертелся вокруг Констанс, рассматривая ее под косыми, кошачьими углами. Он явно желал чего-то от нее и с нетерпением жаждал чего-то от Джозефа, пусть мужчины и не смотрели друг на друга, не перемолвясь даже словом, и Джозеф безгласно слонялся по углам либо беззвучно касался фортепьянных клавиш.
