Макс Фрай - Вторая линия (сборник)
Так продолжалось до тех пор, пока в одной из книг я не обнаружил записку. Она была вложена вместо закладки, на том самом месте, где я вчера остановился. До сих пор такая идея – я имею в виду закладку – не приходила мне в голову. Отправляясь спать или заниматься делами, я попросту закрывал книгу, а потом подолгу искал нужную страницу. Это было дополнительное удовольствие, возможность вспомнить прочитанное или как бы нечаянно забежать вперед. И все-таки закладка показалась мне замечательной штукой, я как ребенок радовался полезному изобретению – до тех пор, пока не понял, что закладку положил не я, да и где бы я раздобыл такую хорошую, дорогую бумагу с голубыми разводами? Я определенно не мог этого сделать, ни осознанно, ни машинально, а значит… Значит? Значит.
Записка та давным-давно затерялась в корабельных архивах, поэтому я не могу дословно ее процитировать, только пересказать. Автор был безукоризненно вежлив и отменно грамотен. Он не пожалел усилий, чтобы достойно поблагодарить меня за скромные труды по наведению порядка, и только потом, в четвертом, кажется, абзаце, приступил к делу. Дескать, я и сам, наверное, догадываюсь, что мое одиночество является, так сказать, иллюзией. Корабельная команда ни в коем случае не желает причинять мне беспокойство, поэтому мы можем оставить все как есть, но, если у меня вдруг появится желание познакомиться поближе, достаточно изъявить его вслух, и тогда мои невидимые прежде спутники с удовольствием мне представятся. В конце автор письма как бы между делом предупреждал, что внешний вид моих таинственных соседей, возможно, не совсем соответствует человеческим представлениям о норме, поэтому мне следует запастись мужеством и, самое главное, верить в его добрые намерения. В конце концов, справедливо замечал он, если до сих пор мне не причинили никакого вреда, не следует опасаться, что это случится во время нашего дружеского свидания.
Ах да. Там была еще и подпись. Джон Дарем. Это имя ничего мне не говорило, но почему-то именно оно испугало меня больше всего. Как будто анонимное письмо можно было бы объявить пустяковым розыгрышем и швырнуть за борт, а вот от подписанного послания так просто не отмахнешься.
Сказать, что я пришел в смятение, – значит не сказать ничего. Наихудшие мои опасения, о которых я в последнее время вовсе не вспоминал, внезапно подтвердились. Наверняка этот корабль населен духами или даже чудовищами – если уж их вид «не совсем соответствует человеческим представлениям о норме», – и теперь мне предстоит увидеть их воочию. По правде сказать, я бы с радостью оставил все как есть, но письмо не давало мне такой возможности. Одно дело опасаться неизвестно чего, тут легко объявить свои страхи пустыми фантазиями, как я, собственно, и поступил. И совсем другое дело – получить наглядное подтверждение чужого присутствия. Тут уж не отвертишься от фактов, не закроешь на них глаза.
Я уже тогда знал, что самая страшная правда ни в какое сравнение не идет с картинами, которые способно нарисовать человеческое воображение. С жуткой реальностью я, возможно, как-нибудь да уживусь, а с собственными фантазиями – вряд ли. Поэтому я тут же отправился на палубу и громко сказал, что с благодарностью принимаю любезное предложение великодушного сэра Дарема и готов завязать знакомство. Страх часто толкает людей на храбрые поступки, возможно, куда чаще, чем мужество, и я в этом смысле отнюдь не исключение.
Остаток дня я провел в камбузе, надраивая медные котлы. Работа худо-бедно отвлекала меня от страстного желания сигануть за борт, так и не узнав, чем закончилось пребывание судового лекаря Лемюэля Гулливера на летающем острове. Впрочем, воспоминания о злоключениях коллеги вселяли в меня не меньше мужества, чем возня с котлами. Он-то даже среди великанов как-то уцелел, а что, скажите на милость, может быть хуже великанов?! Вот и я не знаю.
Как вы уже, наверное, догадываетесь, на этот раз я не заснул в сумерках. Я и раньше подозревал, что чудные дела происходят на корабле именно ночью, пока я крепко сплю, запершись в каюте. Когда же еще.
Я остался в камбузе, который почему-то счел более безопасным местом, чем каюту. Возможно, в окружении добросовестно начищенных котлов я ощущал себя очень полезным членом команды. Это казалось дополнительной гарантией безопасности. Джон Дарем, конечно, и так обещал, что меня никто не обидит, но котлы почему-то казались мне более веским аргументом, чем его посулы.
Я сидел в камбузе, слушал, как на палубе звучат человеческие голоса, и боролся с желанием рвануть навстречу опасности. Нет уж, говорил я себе, пусть сами приходят. И содрогался, пытаясь вообразить, кто сейчас сюда войдет.
Но, на первый взгляд, Джон Дарем выглядел как вполне обычный человек. Мне он сразу понравился; думаю, дело тут не в его обаянии, просто я обрадовался, что передо мной не великан, не чудище с дюжиной щупалец, не скелет, в конце концов. Я лекарь и должен бы спокойно относиться к человеческим костям, да я и отношусь к ним спокойно – при условии, что кости смирно лежат на месте, а не докучают живым ночными визитами.
Однако скелет Джона Дарема вел себя выше всяких похвал; я хочу сказать, он явился на встречу со мной, облаченный в приятное взору тело, отличавшееся от моего лишь тем, что сквозь него, если приглядеться, можно было увидеть все, что находилось позади. Но это я далеко не сразу заметил – и слава богу.
Устная речь Джона Дарема ничуть не уступала письменной, то есть была столь же изысканна и безукоризненно вежлива. Он многословно сообщил, что считает мое чудесное спасение и нынешнее присутствие на корабле своей личной большой удачей, похвалил мою любовь к порядку, поблагодарил за согласие встретиться. Пока он говорил, я молчал – и не потому, что перебивать невежливо, просто не знал, что тут можно сказать. К непринужденной светской болтовне я, терзаемый страхом, не подготовился и теперь растерялся.
Но ответа от меня, кажется, и не требовалось. Джон Дарем превосходно справлялся с разговором сам. Он вообще, как я со временем удостоверился, был словоохотлив, чтобы не сказать болтлив, а в тот вечер к тому же старался мне понравиться – ради моего же блага, чтобы я наконец успокоился.
Когда я говорил о своем увлечении чтением, я признался, что прежде не встречал собеседника, чьи рассказы могли бы сравниться даже с самой скучной из книг. Так вот, Джон Дарем стал первым исключением из этого правила. Скажу больше, редкая книга могла бы потягаться с его историей.
Капитан «Морской птицы» – так, оказывается, когда-то назывался корабль – сам толком не знал, проклят он или благословен. Это с какой стороны посмотреть.
