Роберт Джонсон - МЫ: Глубинные аспекты романтической любви
Именно в этом заключается "смерть Это", которая нас ожидает в процессе трансформации.
Во времена Тристана люди понимали символы буквально. Они верили, что, умирая и расставаясь с физическим телом, они обретают мир души и духа. В этом они определенно были мудрее нас. Наши предки лучше осознавали сущность романтической любви и более однозначно ее воспринимали. Катары и трубадуры открыто заявляли, что стремятся к трансформации, находя ее в страстной любви и смерти. В смерти - ибо она освобождает от телесных оков. В страсти - ибо в ее огромном накале, экстазе и страдании они видели присутствие божественного мира. Для них романтическая любовь играла роль инициации. Считалось, что любовная страсть одухотворяла избранных, ожидающих приближения истинной, конечной страсти. Она сжигала жизнь, отделявшую человека от "страны, из которой никто не возвращается".
Мы не столь прямолинейны и не осознаем, что ищем. Но, унаследовав те же убеждения, мы живем, стремясь к трансформации, желая озарения, которое придаст жизни смысл и целостность. Мы занимаемся поисками утерянной когда-то души, пытаясь проникнуть в божественный мир. Однако мы не имеем понятия, что представляет собой внутреннее переживание богов на символическом уровне. Как одержимые, бессознательно и импульсивно мы ищем таких переживаний в страстной влюбленности, высвобождая энергию, которая нас порабощает и овладевает нами. Такой восторг вперемешку со страданием - это нечто напоминающее смерть, но в первую очередь это состояние, которое возникает после смерти и называется трансформацией. Здесь смерть и возрождение присутствуют одновременно. Человек умирает в одном мире и остается жить во Вселенной, которая больше, чем сама жизнь. Пока не угасла страсть и сохраняются проекции, человек переполнен переживаниями. Больше того, только их он и ищет.
Тристан верит, что существуют два способа войти в контакт с внутренним миром. Первый - через экстаз и страстные страдания по Прекрасной Изольде. Второй - через физическую смерть и уход из реального мира. Мы, современные жители Запада, сузили возможность выбора: большинство ищет внутренний мир только в накале романтической страсти. Почему?
Частично из-за нашей косности и жесткого дуализма, разделяющего жизнь на физическую - на земле и духовную - на небесах. И катары, и средневековое христианство учили Тристана тому, что земная жизнь - это ничто по сравнению с духовной, которая существует на "небесах", но лишь после смерти.
Наше сознание превратило эту веру в бессознательную идею о том, что духовная сторона жизни существует "где-то там" и представляет собой нечто "запредельное". Она всегда возникает там, где отсутствует Я. Где угодно, только не в "моей жизни". Мы, жители Запада, не можем окончательно поверить, что обладаем способностью чувствовать в себе божественное начало и ощущать духовную жизнь как внутреннее переживание, находясь в потоке событий повседневности. Нам чрезвычайно трудно думать о внешнем и внутреннем мире, в которых одновременно живет человек. Именно поэтому мы пытаемся найти воплощение божественного начала в чем-то или ком-то во внешнем мире. Другая причина непрекращающихся поисков души в романтической любви связана с тем, что человек, выросший в западной культуре, просто-напросто не верит в реальность внутреннею мира. Отсюда неизбежно следует, что непрожитая жизнь, чтобы оставаться бессознательной, должна быть спроецирована на внешний, физический мир. Представитель западной культуры с большим трудом осознает жизнь, не связанную с материальным, внешним миром. Мы рассуждаем о внутренней реальности, о "душе" и "духе", но в действительности не верим в них.
В течение прошлых столетий мы постепенно утрачивали контакт с внутренним миром и его символами, по мере того как наша культура становилась все более конкретной и материалистичной. В этой области произошла обратная эволюция.
Во времена Тристана подавляющее большинство населения Запада рассуждало о "душе" и "духе" как о квазиматериальных сущностях, несколько более эфемерных, чем материальное тело. Им полагалось находиться либо в человеческом теле, либо в другом "месте" - "в чистилище" или "в раю". Люди считали царство небесное реальным физическим миром, а не особым отношением к бытию. Целые века они размышляли о том, каково его место в материальном мире! Спустя несколько столетий, во времена Галилея, было весьма опасно называться астрономом, ибо большинство населения было убеждено, что божественный мир располагается "где-то там", среди звезд и планет. Галилея обвинили в ереси, ибо в телескоп он увидел то, что противоречило этой идее.
С тех пор мы не слишком далеко ушли. До сих пор романтизм остается настоящей религией: мы по-прежнему привносим божественный мир в мир земных людей, в которых влюбляемся. И любой психолог, утверждающий (после наблюдения в телескоп), что божественному миру нет места в романтизме, вызовет раздражение и будет обвинен если не в ереси, то уж наверняка в том, что портит людям настроение.
Теперь, когда мы узнали секрет, раскрывающий смысл "страдания и смерти", нам становится понятно, что "смерть", которая сопутствует романтической любви,- это трансформация, конец старого мира, опаляющее прикосновение к пламени, которое уничтожает прошлое, одновременно давая толчок новой жизни. По существу, романтические страдания ничем не отличаются от мистических и религиозных страданий. Они несут боль, которую испытывают все простые смертные в условиях ограниченной земной жизни, когда происходит рождение нового мира.
Почему же мы получаем огромное наслаждение, читая повествования о несчастной любви? Наверное, потому, что мы стремимся к тому, чтобы они врезались нам в память, хотим лучше понять, что происходит у нас внутри. Между страданием и пониманием существует глубокая связь. Смерть и самоосознание составляют единое целое Европейский романтизм можно сравнить с человеком, для которого страдания, особенно любовные, являются наилучшей формой понимания (йе Кои§етоп1, Ьоге гп 1ке ШехСегп Ш>гШ, р. 51-52).
Страдание - неизбежная часть пути, крторую необходимо пройти, чтобы достичь осознания; это неизбежная цена, которую следует заплатить за столь желанную трансформацию. Мы никак не можем избежать страдания, ни одна попытка не будет успешной, и в результате мы станем несчастными вдвойне, заплатив необходимую цену, но не достигнув трансформации. Здесь в полной мере действует суровый и непреложный закон: трансформация происходит лишь в том случае, если человек готов страдать сознательно. Уклониться от этой судьбы - значит встать на бесконечный путь кармы.