Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь
– Нет! – простонал Даня, не желая отпускать ни Машу, ни перила.
– За мной! – страшно заорал доктор, ухватил его за волосы и заставил взглянуть на мост. – Еще миг – и нам отсюда не выбраться!
В следующее мгновение доктор вырвал Машу у Дани и, взвалив ее на плечо, прыгнул на стальной мост.
– Давай, Даня, давай! – закричал он оттуда.
– Нет! – в истерике бормотал тот, не желая выпускать перила. Но вот трап поравнялся с ним, и, чтобы не быть сметенным, Даниил откатился по палубе назад. Лежа на животе, он провожал доктора и Машу тоскливым взглядом.
– Даня! – закричала Маша, протянув к нему руки. – Даня!
Лишь когда мост уже оторвался от яхты, он, наконец, решился. Зажмурившись и вопя, как камикадзе во время самоубийственной атаки, он бросился к краю палубы и сиганул вперед. Чудом допрыгнув, он ухватился руками за стальную переборку, болтаясь и суча ногами над пропастью. Аркадий Эммануилович на четвереньках подполз к краю моста и принялся втаскивать его наверх. Маша, чтобы хоть как-то помочь им, схватила доктора за ботинок. Так они и тащили Даниила, как дед с бабкой репку, пока после нескольких панических секунд он наконец не оказался на мосту целиком. Тут же они втроем ринулись на четвереньках на палубу «призрачного корабля».
Когда доползли, руки одеревенели, и пальцы после долгого контакта с ледяным металлом не слушались совсем. Снежная буря продолжалась, а за бортом ворочалось и огромными буграми переваливалось море. Однако это был очень большой корабль: волны хлестали его клепаные борта, выбрасывали в небо белые брызги, но на палубе был только рассыпчатый снег, да промозглый соленый ветер.
Их новый корабль с трубами до небес больше походил на сухогруз или танкер, чем на пассажирское судно. Вновь завыла сирена, вдали за ящиками мельком пробежал свет прожектора, и послышался отдаленный лай. Они словно бы очутились на суше, казалось, море осталось где-то далеко позади. И шум его почти стих, и буря мгновенно перестала.
После сумасшедшей борьбы за жизнь доктор наконец отдышался, немного пришел в себя и обернулся, чтобы увидеть поднятую над водой яхту. Возможно, она была еще и не так далеко, но видимость была очень плохая, и разобрать что-то в заснеженной мгле было невозможно.
– Док, где мы? – спросил Даня.
Аркадий Эммануилович посмотрел на него, отвел взгляд, поднял воротник и помотал головой.
– Не знаю, Даня, ничего я теперь не знаю…
Вдруг Маша захлопала Даниила по ноге, потом попятилась, и тыча пальцем в сторону, попыталась что-то сказать.
– Что там? – спросил Даня.
– Люди! Там люди! – возбужденно выкрикнула Маша. – Смотрите, как много людей!
И действительно, неподалеку медленно двигалась очередь из самых обыкновенных людей в куртках, плащах, пальто или шубах. Некоторые, одетые не по погоде, кутались в серые одеяла или платки.
– Куда они идут? – спросил Даня. – Может, нам следует пойти с ними?
– Здесь так холодно, – добавила Маша.
Молодежь уставилась на доктора. Он казался не испуганным, а каким-то поникшим, надломленным, будто бы творилось то, чего он и боялся. Заметив, что друзья смотрят на него, Аркадий Эммануилович вздохнул и поднялся. Он поправил одежду, протер очки и сказал:
– Ну что ж, пойдемте, посмотрим. Может, там нам что-нибудь и объяснят.
* * *Очередь оказалась широкой, человек в пять. Молча делая маленькие шажки, люди медленно продвигались вперед – туда, где изредка мигали фонарики и тревожно лаяли собаки. Длину очереди определить было невозможно. Очевидно было лишь то, что она очень и очень велика: задний конец терялся в метели, а далеко впереди она втекала в какую-то арку.
Доктор набрал в грудь воздуха, прокашлялся в ладошку и обратился к толпе:
– Простите, здесь кто-нибудь говорит по-русски?
– Здесь все говорят по-русски, – уныло ответил кто-то.
– Так это российское судно? – все еще несколько не сообразуясь с обстановкой, громко спросил доктор.
– Судно?! – горько хохотнул кто-то. – Какое, на хрен, судно?..
– Скажите уж тогда «паром»… – поддержал другой голос.
– Э-э, – ничего не понял доктор. – Так оно имперское или федеральное? Или, может быть, республиканское?
– Я думаю, что и то, и другое, и третье, – спокойно ответил картавый прохожий и вздохнул. – Вы что, гражданин, не видите, куда мы идем?
Вдруг какая-то женщина поблизости зарыдала, бормоча: «Судно… судно…», и несколько прохожих принялись утешать ее.
– Простите, но я действительно не вижу, куда, – смутился доктор.
– Вот и мы не видим, – невозмутимо отозвался картавый.
– Так может быть, нам лучше сойти на ближайшем причале? – предложил доктор. – Видите ли, мы не совсем россияне. Точнее, мы русские, но живем уже не в России.
– Мало ли кто где жил. Здесь это никого не волнует, – ответил разговорчивый прохожий. – Я, например, чистокровный еврей и жил в Израиле, но вот я все равно здесь. Пес его знает, почему.
– Не надо было рождаться в Одессе, – буркнул кто-то рядом с ним.
– И водку по-русски жрать, – добавил другой.
– И все-таки, куда мы идем? – не унимался доктор. – И что нас ждет там?
Израильский одессит пожал плечами:
– Не знаю, не знаю. Может, нам пожмут руку и выдадут колбасы, а может быть, выругают и что-то припомнят. Каждый ждет чего-то своего… Послушайте, друзья мои, да вы так окоченеете.
Даня, прыгая с ноги на ногу, согласно покивал. Маша, стуча зубами, благодарно посмотрела на прохожего и быстро-быстро заморгала: ее волосы давно уже покрылись поблескивающим бисером снежинок.
– А вы поспрашивайте, может, у кого-то есть что-нибудь теплое, – посоветовал картавый прохожий, а когда доктор беспомощно оглянулся, он вдруг развернулся лицом к задним рядам и, продолжая пятиться, закричал торжественным левитановским голосом: – Товарищи! – Потом прокашлялся и добавил: – Братья-славяне! Не найдется ли у кого теплой вещички для земляков?
– Ты на свою рожу жидовскую в зеркало глянь! – крикнули из толпы. – Брат нашелся!
Очередь продолжала свое степенное движение, лишь некоторые женщины что-то недобро пробормотали себе под нос.
– Граждане! – не сдавался израильтянин. – Люди добрые, не найдется ли теплой вещички для земляков? Товарищи, вспомните о том, как наши предки выручали друг друга в тяжкие моменты нашей истории. – Благородный голос прохожего звучал звонко, но быстро терялся за мерно шаркающей поступью обреченной толпы. – Люди русские! Неужели все эти рассказы о сердечном сплочении русских людей в беде придуманы только затем, чтобы обманывать в школе детей? Неужто мы, как какие-нибудь американцы, в трудную минуту войн и революций думаем только о своей шкуре? Тогда позор нам, товарищи! Позор! А ведь кто знает, куда мы с вами идем? Может быть, там, впереди, нас ожидают еще более суровые испытания и помощь понадобится не им, а вам…
