Анатолий Шинскин - Тихий омуток
Баба Таня, заметив мужчин, притормозила стремительный бег, поставила на землю плетенную сумку и уперла кулаки в бока:
-- Сижу в очереди, жду, пока эти крысы помадой губы намажут, -- степенно заговорила баба Таня, но сразу же в нетерпении заперебирала ногами, и дальше зачастила скороговоркой. – Входит бабка, а ей из окошка: «Дверь закрывайте, у нас спит система!» Бабка растерялась, оправдывается, мол, за мной идут, закроют. А девка крашеная снова рычит: «Закрой дверь! Спит система работает!» Спит и работает. Бабку до инфаркта чуть не довели. Вот молодежь.
-- Сплит-система, вроде кондиционера, -- поспешил разъяснить Петрович. – А посетителей держать в страхе – психологически точный расчет: опущенные ниже плинтуса готовы любые деньги платить, лишь бы убраться поскорее из учреждения.
-- Ты, значит, их оправдываешь? Счетчик газ считает, чего проще? Нет! Послали в БТИ: принеси справку об отапливаемой площади -- две тысячи рублей; и справку о составе семьи -- два часа в очереди. Всю кровь выпили. Сами пьют и с другими делятся. Рука руку моет. Я две тысячи им выложила ни за что, и еще завтра платить, и они все делают правильно?...
-- Я... -- накликавший очередную беду на свою голову Петрович, не находил слов.
Дед Семен веселился от души:
-- А я к тебе, баб Тань. Ты, вроде как, специалист теперь по нечистой силе.
-- Даже не сомневайся, -- баба Таня погрозила указательным пальцем и понизила голос. -- Думаешь отчего этих девиц так закорежило в Газовой Компании?... Перекрестилась бабка, когда вошла...
-- Элементарная невежливость, -- обрадовался смене разговора Петрович. -- Неуважение к старшим современной моло...
-- И еще заметила, -- не обращая внимания на мужа продолжила баб Таня. -- Губы красят, а в зеркало не смотрятся.
-- Наловчились между делом прихорашиваться, -- вновь попытался вклиниться Петрович.
-- Молчи, если не понимаешь. Не отражаются они в зеркалах, -- выдержав строгую паузу, подняла сумку. -- Иди, Семен, домой, я следом.
Пламя свечи, зажженной сразу у калитки,ровным не осталось ни на миг. Язычок метался из стороны в сторону, то припадая вниз и почти затухая, то взвиваясь и коптя черным шлейфом. Дед Семен, пытаясь сохранить спокойствие, курил и внимательно следил за действиями знающей соседки, обходящей дом и двор.
-- Сам, чего думаешь?
Не ожидавший вопроса дед Семен вздрогнул:
-- Не верю я в эти байки про нечистых. Хулиганы, думаю, или кот с домовым подрались. Кому еще шуметь?
-- Копоть к чердаку тянется. Там шумели?
-- Ну там... Домовину я себе днями смастерил. Затащил на чердак до времени.
-- Вот и оно, -- баба Таня облегченно вздохнула, найдя решение. -- Вместо дубины выстругай осиновый кол и наведывайся до восхода к своей домовине
СМЕРТЬ МНИМОЗИНЫ
Мы предполагаем, а жизнь вносит
коррективы, например: дарит смерть.
Наблюдение
-- Ты веришь в Бога?
-- Нет!
-- Ты атеист?
-- Нет!
-- Есть ли Бог?
-- Не знаю.)
Мнимозина машинально повернул ключ в замке зажигания и тупо уставился на свою руку, пытаясь сосредоточиться, найти точку опоры. Собрать вокруг нее мысли и поступки сегодняшнего бесконечного, насыщенного событиями дня. "Боль -- сестра одиночества, и, если жить только болью, приходишь в вакуум и суицид. Надо обманывать, отвлекаться от боли," -- перед глазами вновь и вновь падало большое тело Андрюхи Кастрата, и спокойно, без сочувствия смотрели глаза Гульфика, Коляна и Петровича.
-- Они не пожалели Андрюху. Они не пожалеют меня, -- решение пришло, и Мнимозина твердо выговорил. – Я не пожалею их.
«Шестисотый» утробно заворчал мотором и, оставив на асфальте черные следы резины, сорвался с места и помчал вампира в Ряхино, к комнате с оружием. Мнимозина, он же Никитенко, он же Лесничий, давя на газ, упивался мыслями о мести братьям по крови.
Представил, как заполыхает после гранатометного выстрела матово-черный Лендровер Гульфика, как попытается выбраться через разбитое лобовое стекло разом растерявший глумливость вампир, как покривится от страха наглая рожа при виде встречающего автоматного ствола. Мнимозина возбужденно сглотнул и крепче сжал руль.
Та еще картинка, когда Колян будет корчится у стены, не в силах упасть, пришиваемый к бетону бесконечными пулеметными очередями. "Очень длинные очереди. Я буду крепко давить на спусковой крючок, пока не отломлю, а потом добью гада ножом," -- бормотал вслух Мнимозина, попеременно вытирая о брюки вспотевшие от возбуждения ладони.
"А потом придет очередь насмешницы Джульетты. "Не мужчина! И поэтому можно не обращать внимания." Я вспомню эти слова, когда будешь ползать у ног, подобострастно заглядывая зелеными глазами в дырку глушителя, накрученного на ствол Стечкина." -- Улыбка растянула красные, в синеватом налете губы Мнимозины, а нога еще придавила педаль газа.
-- Оживаешь, -- прокомментировал рядом скрежещущий бас.
Мнимозина мгновенно втянул голову в плечи, судорожно дернул рулем влево вправо, кое-как выправил машину и, опомнившись, осторожно скосил глаза. В пассажирском кресле вальяжно раскинулся Обломок. Держал в правой руке зажженную сигарету и насмешливо пялился на Мнимозину.
-- На дорогу смотри, -- куражился, наслаждаясь растерянностью Мнимозины, Обломок. – Путь долгий. Хотелось бы доехать в целости. Тебя губит эксцентричность. Получать удовольствие от неторопливого вдумчивого созерцательного движения лучше, чем, истратив силы, добраться и увидеть, что в сущности ничего не достиг, но гораздо хуже кувыркнуться в дороге и не добраться даже до промежуточного финиша. Что ты болтал о страшной неотвратимой мести?
-- Убью, всех и сразу, -- зачастил, захлебываясь слюной, Мнимозина. – Гульфик насмехался, типа, самый умный, Джульетта-сука, Колян-сволочь! Почему его Андрюха Кастрат от твоей пули закрыл? Э… Это ты в Андрюху стрелял. И ты -- гад!
Мнимозина, отпустив руль, бросился на Обломка. Спинка сиденья не выдержала тяжести двух больших тел и опрокинулась назад, в глубину салона. Получив возможность широко размахнуться, Мнимозина принялся изо всех сил бить, хлестать, лупить кулаками, открытыми ладонями, локтями ухмыляющуюся навстречу ударам усатую рожу Обломка.
Шестисотый Мерс продолжал мчаться, не сбавляя скорости, по асфальту, на повороте перелетел кювет и закувыркался, вырывая из земли целые пласты дерна и взметывая столбики пыли. Оставив позади исковерканный стометровый след, Мерс кувыркнулся последний раз и остался лежать вверх колесами.
