Джесс Невинс - Мистические города
— Неграмотный — ничего и знать не будешь! — Торговец сверкнул фальшивым золотом зубов.
Юнец потер саднящую руку и кинулся прочь по горбатому мосту, усеянному падалицей — манго и карамболами, осыпавшимися с деревьев, ветви которых сплелись над мостом. Деревья росли на самом краешке речного берега. Мимо проковылял мальчик, больной слоновой болезнью, с корзинами в обеих руках. Он, кряхтя, выбирал из кучи падалицы самые спелые плоды.
Не обращая на него внимания, Юнец облокотился на облупленную деревянную балюстраду и принялся рассматривать состоятельных посетителей, заполнивших все три яруса ближайшего кафе. Они беззаботно пересмеивались и потягивали напитки, а Юнец тем временем думал о проделанном пути.
Он добирался до города сначала пешим ходом, а затем на платформе товарного поезда, где качало и в лицо бил ветер. Лязгая, товарный состав подходил к самым городским стенам, а затем нырял в туннель, под черные воды Аквы. Но, несмотря на все тяготы и трудности, проделанный путь принес Юнцу своего рода просветление: он путешествовал, сосредоточившись на конечной цели своей миссии, он был наедине с собственными думами и у него было вдосталь времени, чтобы поразмыслить — о книге, о себе, о родной деревне, об учении, которое с самого детства преображало и озаряло жизнь каждого деревенского жителя. И не только само путешествие, но и время, проведенное уединенно и потаенно под печальной сенью заброшенного Храма, для Юнца тоже исполнилось особенного, сокровенного смысла. Город поначалу виделся Юнцу как хаотическое, бурное и опасное месиво из лиц, картинок, звуков, непонятных и безымянных и как будто ничем друг с другом не связанных; но день за днем он всматривался внимательнее, и постепенно из хаоса выстраивался отлаженный и совершенный часовой механизм.
Размышлял Юнец и о другом: если он, незаконнорожденный и оттого безымянный, прекрасно понимает сам себя, это ведь неспроста?
Регент откинулся назад, прислонившись к металлической тележке для книг, чтобы дать отдых спине. Стоит дернуть ногами, и колесики тележки повернутся, а сама она зашатается. «Наверное, — думал Регент, — лучше не шевелиться: одно движение — и на меня обрушится книжный стеллаж, в который упирается тележка».
Закончив подсчет, он мрачно пробормотал: «Триста сорок шесть» — и, сгорая от нетерпения, стал ждать, пока Фентон не объявит свои результаты.
Фентон медлил, близоруко щурясь сквозь стекла очков. Все еще молча барабанил длинными пальцами по корпусу машинки. Звон затих, но не сразу, а Регенту даже показалось, будто звук этот все еще висит в воздухе, и ему стало не по себе.
— Вынужден сообщить, что получилось шестьсот сорок три, — наконец изрек Фентон.
Регент на миг прикрыл глаза и до крови прикусил изнутри щеку. Прошло уже полтора месяца, и, хотя деревенский юноша пока не возвращался, Фентон с Регентом все это время только и занимались что загадкой священной книги. Регент даже приноровился готовить себе маковый отвар и набивать трубочку (это была его новая прихоть) прямо в библиотеке, в перерывах между очередными штурмами неподдающегося текста.
— Придется сравнить результаты. Как думаете, получится расставить их в алфавитном порядке?
Фентон усмехнулся:
— Разумеется.
Выхватив у Регента список, он положил его рядом со своими подсчетами и проворно застрекотал по клавиатуре. Через десять минут непрерывной работы Фентон вытянул из блестящего нутра машинки длиннющий желтоватый лист. Регент не знал, что и думать. Фентон работал прямо-таки противоестественно быстро и плодотворно.
Еще несколько часов оба ученых мужа провозились со списком, сличая гармонию гласных, подсчитывая мутации согласных, расставляя величины. Длинный список покрылся помарками, вставками, вычеркиваниями, но вот у Регента перехватило дыхание от волнения: наконец-то в записях забрезжил какой-то смысл… и тотчас ускользнул бы, не ткни Фентон коллегу в этот смысл носом. Фентону, конечно, все было ясно.
— Полная противоположность! — победоносно объявил он. — Наши результаты противоречат друг другу, понимаете? — Он отчеркнул поломанным ногтем седьмое слово в списке Регента, затем в своем. — Никакой гармонии. У нас получилась прискорбная какофония произвольных звуков, смехотворное гадание вслепую. Но если взглянуть свежим глазом, и не так пристально, как мы, то обнаружится, что результаты все-таки взаимосвязаны. Как? Они кружат вокруг некоего ключевого значения, которое не поддается осмыслению. К консенсусу нам с вами не прийти, потому что его и не существует.
Регент только сейчас заметил, что крепко стиснул край листа вспотевшими пальцами — так крепко, что на бумаге осталось пять влажных сальных пятен. Ему показалось, что книжные стеллажи стали еще выше, сдвинулись, грозя рухнуть ему на голову всей тяжестью множества книг, а илистый воздух, запах книг, захватанных руками многочисленных студентов и пропитанных миазмами сырости и плесени, — комом встали в горле, загустели, не давая дышать.
— Я верну книгу юноше, — голосом спокойным, но натянутым туго, как струна, сказал Регент.
Он взял книгу так бережно и осторожно, словно она была мягче пуха и беспомощнее птенца, хотя знал — на деле все совсем не так. Страницу с составленной им классификацией — всю в помарках, с загнутыми углами — Регент оставил на столе, за которым работал все это время. Регент уже развернулся к выходу, однако Фентон цепко ухватил его за манжету зловеще-тощими пальцами — молча, но молчание это было красноречивее любых слов. Фентон вперился в глаза Регенту яростным, одержимым взглядом, и тот понял: думают они оба об одном и том же.
Выйдя за двери библиотеки, Регент услышал, как, слабо шипя, гаснут парафиновые лампы. «Любопытно, — подумал он, — а когда я приду сюда в следующий раз, в библиотеке будет хоть одна живая душа?»
Письменный стол Регента, весь покрытый чернильными пятнами, был из разряда тех столов, что отличаются обилием хитроумных ящичков, отделений и тайничков, щедро покрытых резьбой и росписью, однако в основном слишком тесных, чтобы в такой ящичек или закоулок поместилось нечто покрупнее одинокого перышка или ластика. Однако и несколько больших ящиков в столе все-таки имелось, и в них хранились картонные папки, куда Регент складывал фотографии рабочих объектов — вещей и книг, чьи имена удавалось установить. В левом нижнем углу каждой фотографии каллиграфическим почерком было крупно выведено имя предмета или книги. Свои заметки и вычисления по каждому объекту Регент держал в отдельных папках, и вот с ними-то он и решил свериться сейчас. Он просматривал тысячи уравнений, выводов и подсчетов, снова и снова убеждаясь: ранее эти методы работы ни разу его не подводили.
