Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
— Доброе утро, — сказал он. — Я вернулся. Как мы себя чувствуем?
— Рада вас видеть, мистер Шторм, — тихо проговорила София. — Мне нужна ваша помощь.
4
Бум-бум. Бум-бум. Бум-бум.
Отыскав — между портретом демона Асмодея и фотографией Огопого, цеуглодона с озера Оканаган, — свободную полоску желтых обоев, Шторм бился головой о стенку. В промежутках между ударами он стонал, и в стоне его явственно слышалось: «София, София». Шторм предавался этому занятию более получаса, и Бернард уже серьезно опасался за собственный рассудок.
Секретарь «Бизарр!» плавал в виртуальном пространстве Интернета, вылавливая последние сообщения о некоем пикси, который, стартовав с острова Баффинова Земля, пересек Гудзонов залив и теперь, судя по всему, направлялся в глубь материка в сторону Саскатуна. Покачиваясь на своей табуретке, Бернард время от времени отбивал пальцами дробь на клавиатуре — он поддерживал связь с девчонкой по имени Гвен, дочкой рабочего медного рудника. В настоящее время она сообщала, что маленького — ростом четыре дюйма — зеленого человечка в форменной фуражке лесничего якобы видели на заброшенном пшеничном поле, где он самозабвенно пек овсяные печенья. Работа с Интернетом требовала предельной собранности, а человек, методично бьющийся головой о стену — бум-бум, София, София, бум-бум, — кого угодно мог свести с ума.
Наконец Бернард не выдержал. Возведя к потолку ангельские очи, он выключил компьютер и развернулся. Шторм стоял в углу и мерно покачивался, чем, собственно, и достигался контакт лба со стеной.
— Мне почему-то кажется, что ты чем-то расстроен, — сказал Бернард.
Шторм оглянулся; в глазах его отразилось искреннее изумление, словно он до сих пор и не подозревал, что в комнате, кроме него, кто-то есть.
— Я в отчаянии, — пробормотал он. — Вот как это называется — в отчаянии.
Тем не менее он прекратил биться головой о стену, прошелся по комнате и в задумчивости остановился у странного растения с двумя похожими на выпученные глаза наростами.
Бернард молча наблюдал за ним. Он уже пришел к печальному заключению, что его американский коллега болен. Теперь он склонялся к мысли, что положение даже хуже, чем можно было предполагать. Синие круги под глазами, потухший взор, неестественная бледность — Бернарду это не нравилось. Очень не нравилось. К тому же он сам был подвержен приступам ипохондрии и не любил забивать голову подобными вещами.
— С тобой такое бывало? — спросил Шторм. — Когда хочется — просто — налить женщину в стакан и выпить ее всю — вместе с телом и душой — одним глотком.
Бернард задумчиво наморщил лоб:
— Боюсь, что нет. Видишь ли, я верю, что каждому воздастся… ну и так далее… То есть мне самому доводилось умирать и мною кормились черви — но только не из-за любви.
Шторм не понял, что хотел сказать Бернард, и пожал плечами:
— Поверь мне, ты ничего не потерял. Но клянусь Богом, я ее не понимаю.
— Я слышал, что такое бывает, когда влюблен.
— Да я о другом. Я имею в виду Харпер. Я не понимаю, зачем она заставила меня вмешаться. Что у нее было на уме?
Бернард не ответил. Оттолкнувшись ногой от пола, он развернулся на 180 градусов. У него имелись свои предположения относительно мотивов, которыми руководствовалась Харпер, но он считал, что ему пока лучше помалкивать.
Шторм поднял голову и растерянно огляделся. Он словно впервые видел все это: журнальные обложки с фотографиями экзотических существ; аквариумы с формальдегидом, в котором плавали странные твари; державших каминную доску атлантов; плотоядный кактус, высокие окна, за которыми раскинулось угрюмое зимнее небо.
— Ей что, все это принадлежит? — спросил он. — Все здание? Откуда у нее деньги?
Бернард улыбнулся. Так-то оно лучше. Он любил посплетничать. Странно, что именно этот вопрос до сих пор почему-то совершенно не интересовал Ричарда Шторма.
— Ага, — сказал Бернард, многозначительно тряся холеным пальцем. — Я вижу, Харпер не рассказывала тебе о своем отце. О своем Магуитче[31]…
— Магуитч? Что за странное имя? Неужели ее отца звали Магуитч?
Бернард шумно вздохнул:
— Да нет же, отца ее звали совсем не так…
В следующий момент внизу звякнул ключ, загремели запоры. Бернард приложил палец к губам.
Из холла донесся голос Харпер:
— Как вы полагаете, не являются ли сетчатые своды, которые встречаются в средневековой архитектуре, подсознательной реконструкцией раковин древнейших моллюсков?
Шторм и Бернард в недоумении переглянулись. По долетавшим снизу красноречивым звукам — скрипам, хлопкам, шлепкам, шарканью, звяканью, не говоря уже о периодических криках, — они могли точно сказать, в какой части дома Харпер находится в данный момент. Вот она повесила плащ на вешалку. Вот подковыляла к камину, тому месту, где неизменно зажигала свою трубку. Вот подошла к сервировочному столику, взяла кувшин, налила себе воды.
— Существует гипотеза, согласно которой одна планарная структура, поглощающая другую, в дальнейшем может имитировать поведение своей жертвы, — продолжала разглагольствовать Харпер Олбрайт, поднимаясь по лестнице. — Мы признаем, что инстинкты могут быть обусловлены генетической памятью. Следовательно, субстанция памяти с более сложной структурой передается куда более сложными, изощренными способами, так что в конечном итоге кузница человеческой души содержит в себе не только сознание собственной расы… — Харпер появилась в дверях и остановилась, чтобы перевести дыхание. Шторм потер виски, Бернард закатил глаза. Харпер стояла, тяжело опираясь на трость, и время от времени машинально подносила к подбородку трубку. — …но и сознание целого мироздания. Согласны?
— Не думаю, — буркнул Бернард.
— Ага! — воскликнула Харпер. — Что ж, тогда предлагаю подумать, не поместить ли нам в следующем номере статью о гигантских пиявках.
Войдя в комнату, она поставила трость, прислонив ее к плечу атланта. Достала из сумки большой желтый конверт и поковыляла к рабочему столу Бернарда. Сунула конверт в ящичек для бумаг, подошла к окну и грузно, с натужным стоном, опустилась в кресло.
Шторм молча наблюдал за ней. Бернард — тоже. Они оба молча наблюдали за ней. Наблюдали, как она, скинув башмаки, ладонями помассировала себе ноги; как откинулась на спинку кресла; как разгладила подол платья, украшенный узором из виноградных листьев и кистей одинаково тошнотворных зеленого и фиолетового цветов. Шторм наблюдал за ней стоя, сунув руки в карманы джинсов. Бернард — сидя на своем табурете. Оба молчали.
