Алексей Атеев - Демоны ночи
Все молчали. Катя дремала, Бурышкин, памятую прошлую поездку, решил до времени о делах помалкивать, да и таксист попался неразговорчивый. Наконец Никифор не выдержал, молчание давалось ему с трудом.
– Как прошли похороны? – осведомился он у Павла.
– Обычно, – отозвался молодой человек. – Рассказывать, собственно, нечего.
Бурышкин вновь замолчал. Темы для светской беседы явно не находилось. Наконец он выдал:
– На Троекуровском у меня много знакомых лежит: Семен Черенков – полярник, Капитонов – адмирал, Казанжи Сашка – альпинист… Хорошие все ребята.
– А вы, Никифор Митрофанович, где себе местечко подыскали? – ехидно спросил Павел.
– Типун вам на язык! – с нарочитым испугом произнес Бурышкин. – Я пока помирать не собираюсь. А вообще на кладбище гнить не намерен. В худшем случае – кремация.
– А в лучшем?
– Хотел бы быть погребенным в морской пучине. Чтоб и следа не осталось. Или где-нибудь в горах, на леднике… Как там у Хемингуэя? «На вершине Килиманджаро лежит труп леопарда. Зачем он туда забрался?» Вот и я хочу, как этот леопард, среди вечных снегов.
Таксист крякнул.
«Напыщенный болтун, – подумал Павел, и ему стало смешно. – С кем я связался».
– Вы же, Никифор Митрофанович, мечтаете о славе, – со всей серьезностью, на какую был способен, заметил он. – Какая же слава, если даже могилы не будет? Перед чем прикажете преклонить колени в час юбилея?
– Да мало ли великих, от которых и следа на земле не сыщешь? А их по сей день помнят. Помнят и благоговеют перед ними!
– Назовите хоть одну фамилию! – неожиданно встрял таксист.
– Пожалуйста. Художник Верещагин.
– Эвон, куда хватили! После него картины остались.
– Так я и говорю. Не могилка важна, а память.
– Пример, я считаю, неудачный, – возразил таксист. – Вот если бы вы мне назвали человека, после которого не сохранилось ничего материального, а его вспоминают.
– Да ради бога. Герострат!
– Это который какой-то там храм сжег?
– Именно он.
– Пример с отрицательным знаком.
– Да какая разница?! Помнят же!
Таксист замолчал, то ли переваривая информацию, то ли подыскивая встречный довод.
– Но если вы желаете Геростратовой славы, – заметил Павел, – то нет ничего проще. Подожгите, скажем, Третьяковку или взорвите памятник Юрию Долгорукому. О вас во всех газетах напишут. Ведь об этом же придурке написали, который в «Данаю» Рембрандта кислотой плеснул.
– Точно! – произнес таксист. – Или еще можно Мавзолей взорвать… Тоже своего рода храм. – Он захихикал.
– Герострат был первым, кто покусился на святыню. Поэтому его и помнят, – наставительно заметил Никифор.
– Вы смешные речи говорить, – вмешалась вдруг шаманка.
– Почему, Катя? – спросил Бурышкин.
– Не там слава ищешь, Бурышка.
– А где нужно, бабушка? – спросил таксист.
– В сам себе.
После этой малопонятной сентенции все вновь замолчали и до самого кладбища философских разговоров больше не заводили.
Наконец «Волга» остановилась у запертых ворот. Бурышкин расплатился.
– Вас подождать? – спросил таксист. – Если, скажем, полчаса или чуть больше, то я готов.
– Не стоит, – сказал Павел.
– Неподходящее вы время выбрали для посещения, – в сомнении произнес таксист, вытаскивая из багажника объемистую спортивную сумку. – И погодка не очень благоприятствует. А то положите по-быстрому цветочки, и назад. А помянуть можно и в машине. У меня и стакан имеется.
– Спасибо, дорогой товарищ водитель, за заботу о нас, ночных странниках, – поблагодарил Бурышкин. – Но за полчаса никак не управимся. И поминать мы привыкли на могилке. Часа через два, а то и три подъезжайте.
– Коли позвоните диспетчеру, так подъеду, – согласился таксист и сунул Павлу визитку.
Павел подхватил сумку, оказавшуюся довольно легкой, и они пошли к входу в город мертвых. Калитка оказалась открытой, и исследователи беспрепятственно проникли внутрь. Площадь перед главным входом была хорошо освещена, и Павел без труда определил, в какую сторону нужно двигаться.
На автостоянке было припарковано несколько автомобилей, но вокруг царило полное безлюдье. Только слабо светилось одно из окон комплекса ритуальных услуг. Подморозило. Снег перестал, но наполз туман. Не очень сильный, но только добавивший промозглости.
Стояла абсолютная тишина. Желтоватый свет ртутных ламп, пробиваясь сквозь туман, создавал впечатление, словно они шли по дну громадного, заросшего тиной мутного аквариума.
По обеим сторонам аллеи высились памятники. Их Павел уже видел днем, но сейчас надгробья выглядели довольно жутковато. Каменные бюсты, казалось, ожили и обрели зрение. Они провожали идущую троицу равнодушными взглядами, словно говоря: «Вы в гостях, а мы дома».
Неожиданно из мрака вышла большая рыжая собака, по виду дворняга. Павел решил, что сейчас она с лаем бросится на них, но собака вела себя вполне миролюбиво. Она слабо вильнула хвостом, демонстрируя добрые намерения и намекая на подачку. Бурышкин достал из пакета пачку печенья, распечатал ее и протянул одно собаке. Та мгновенно проглотила угощение и затрусила следом за ними.
– Это случайно не демон? – иронически спросил журналист. Шутка в данной обстановке прозвучала довольно нелепо, и никто не отреагировал.
Снег похрустывал под ногами. Эхо отдавалось в верхушках деревьев, и чудилось: кто-то крадется следом. Павел даже обернулся, но дорога позади них была абсолютно пуста.
– Есть тут они? – неожиданно спросил Бурышкин Катю. Павел вначале даже не понял, кого он имеет в виду, а когда понял, ему стало немного не по себе.
– Много, – отозвалась шаманка.
«Жути нагоняют, – решил Павел. – Психическую атаку проводят. Думают, я сейчас поверну назад. Хрен дождетесь!»
– Погоди, бурундучок. – Катя дернула Павла за рукав куртки, а потом потянула к себе сумку.
– Что она заладила: бурундучок да бурундучок?! – разозлился журналист. – Какой я ей бурундучок?! У меня имя есть! В конце концов, если не привыкла, пусть называет по фамилии.
– Не обижайтесь, – мягко заметил Никифор, – она – своеобразный человек, тем более ничего обидного, с ее точки зрения, в этом прозвище нет. Меня вон она Бурышкой кличет, я же не обижаюсь.
– Это ваше дело, – не собирался идти на попятную Павел. – А мне не нравится.
Шаманка, не обращая внимания на препирательства, достала из спортивной сумки свой знаменитый кафтан и надела его поверх китайского пуховика, от чего приобрела и вовсе бочкообразную форму. Павел видел странное одеяние шаманки в первый раз и в полумраке не мог толком разобрать его деталей, лишь различал мерцание металлических кругов на спине да чуть заметное шевеление ленточек-змей. И постепенно его скептицизм стал слабеть, растворяться и наконец уступил место какому-то неясному, тревожному беспокойству непонятного происхождения. Впрочем, почему непонятного? Необычность места, ночь, туман и, наконец, причудливый наряд Кати – все это угнетающе действовало на молодого человека. Теперь он прислушивался к каждому шороху, доносящемуся со стороны могил, с недоверием и опаской косился на своих спутников. И только присутствие бродячей собаки, как ни странно, внушало ему некоторое успокоение. Павел где-то читал, что собаки реагируют на присутствие призраков, а поскольку желтый пес вел себя спокойно, и наш герой несколько приободрился.
