Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт
Мальчики остановились, чтобы перевести дух.
Мисс Фоули, снова Луна-Парк, обезумевшая карусель, древняя мумия Кугер, глотающая лунный свет, выдыхающая серебряную пыль, мертвая, потом воскрешенная в кресле, где зеленая молния воспламенила его кости и весь он превратился в сухую грозу без раскатов грома, парадное шествие, яма перед табачной лавкой, прятки, и вот наконец они здесь, и весь сказ.
Долго отец Вилла смотрел незрячими глазами на середину стола. Потом губы его зашевелились.
— Джим, Вилл, — сказал он. — Я верю.
Мальчики опустились на стулья.
— Всему-всему?
— Всему.
Вилл вытер глаза.
— Господи, — глухо произнес он, — я сейчас разревусь.
— Сейчас не время! — сказал Джим.
— Не время.
И отец Вилла поднялся, набил табаком свою трубку, поискал в карманах спички, вытащил помятую губную гармонику, перочинный нож, неисправную зажигалку, блокнот, которым обзавелся, чтобы записывать великие мысли, да так ничего и не записал, — все эти предметы он разложил как оружие в войне пигмеев, которая могла быть проиграна, даже не начавшись. Оценивая взглядом этот хлам, покачивая головой, он отыскал наконец помятый спичечный коробок, раскурил трубку и принялся размышлять, прохаживаясь по кабинету.
— Похоже, нам предстоит обстоятельный разговор об одном конкретном Луна-Парке. Откуда он явился, куда направляется, что замышляет? Мы думали, он никогда еще не добирался до нашего города. Однако вот — посмотрите, клянусь богом…
Он постучал пальцем по пожелтевшей газете, датированной 12 октября 1888 года, отчеркнул ногтем слова:
ДЖ. Ч. КУГЕР И ДЖ. М. МРАК ПРЕДСТАВЛЯЮТ МЕЖДУНАРОДНУЮ КОМПАНИЮ «ДЕМОНИЧЕСКИЙ ТЕАТР», ВСЕВОЗМОЖНЫЕ АТТРАКЦИОНЫ И ДИКОВИННЫЕ МУЗЕИ!
— Дж. Ч., Дж. М., — произнес Джим. — Те же инициалы, что на листках, которые разбрасывали в городе на этой неделе. Но… ведь это не могут быть те же самые люди…
— Не могут? — Отец Вилла поежился. — Мои мурашки говорят об обратном.
Он разложил еще несколько старых газет.
— 1860 год. 1846 год. То же объявление. Те же фамилии. Те же инициалы. Мрак и Кугер, Кугер и Мрак — они приезжали и уезжали, но с промежутками двадцать, тридцать, сорок лет, так что люди успевали забыть. Где они находились все остальные годы? Странствовали. И не просто странствовали… Всегда в октябре: октябрь 1846 года, октябрь 1860 года, октябрь 1888 года, октябрь 1910 года и вот теперь нынешний октябрь. — Очень тихо он произнес: — …Остерегайтесь осенних людей…
— Что?
— Старый религиозный трактат. Пастора Ньюгейта Филлипса, если не ошибаюсь. Прочел его мальчиком. Как там у него?
Чарлз Хэлоуэй напряг память. Увлажнил губы кончиком языка. Вспомнил.
— «Для некоторых осень наступает рано, задерживается на всю жизнь, октябрь сменяет сентябрь, ноябрь следует за октябрем, а затем вместо декабря и рождества Христова — никакой вифлеемской звезды, никакого празднества, но вновь наступает сентябрь и все тот же октябрь, и так год за годом — ни зимы, ни весны, ни летнего возрождения жизни. Для этих людей изо всех времен года есть только осень, им ведома лишь осенняя погода. Откуда они вышли? Из земного праха. Куда идут? В могилу. Струится ли кровь в их сосудах? Нет — ночной ветер. Что шевелится в их голове? Гад. Кто говорит их ртами? Жаба. Кто глядит из их глаз? Змей. Кто слушает их ушами? Межзвёздная бездна. Они просеивают человеческое месиво, отделяя души, питаются плотью рассудка, наполняют могилы грешниками. Они неистово наступают. Волнами, где семенят, где ползут, где напирают, где просачиваются, омрачая все луны и оскверняя мутью все чистые ручьи. Паутина, заслышав их, трепещет и рвется. Таковы осенние люди. Остерегайтесь их».
В наступившей паузе мальчики выдохнули вместе.
— Люди осени, — произнес Джим. — Это они. Точно!
— Но тогда… — Вилл глотнул, — выходит, что мы… люди лета?
— Не совсем. — Чарлз Хэлоуэй покачал головой. — Конечно, вы ближе к лету, чем я. Если даже я когда-то был в полном смысле слова человеком лета, это было давно. Большинство из нас — серединка на половинку. Августовский полдень в нас всячески старается отодвинуть ноябрьские заморозки. Мы живем тем немногим, что удается припрятать четвертого июля. Но временами все мы — люди осени.
— Только не ты, папа!
— Только не вы, мистер Хэлоуэй!
Он обернулся на выставившие ему оценку голоса, увидел два бледных лица и упертые в колени руки, точно их обладатели были готовы сорваться с места.
— Как сказать. Не спешите, ребята. Факты прежде всего. Вилл, ты в самом деле знаешь своего отца? Ты ведь должен знать меня, а я — тебя, если нам придется воевать против них?
— И правда, — выдохнул Джим. — Кто вы?
— Мы знаем — кто он, черт возьми! — возразил Вилл.
— Знаем? — сказал отец Вилла. — Давай посмотрим. Чарлз Вильям Хэлоуэй. Ничего выдающегося, если не считать, что мне пятьдесят четыре года, что для любого человека само по себе незаурядное обстоятельство. Родился в Свит-Уотере, жил в Чикаго, выжил в Нью-Йорке, предавался размышлениям в Детройте, барахтался в самых разных местах, сюда прибыл поздно, проработав все годы в библиотеках, потому что мне нравилось быть одному, нравилось сверять с книгами то, что повидал на дорогах. И вот в разгар своего бегства, которое я называл путешествием, в возрасте тридцати девяти лет, я был прикован к этому месту одним взглядом твоей матери и с тех пор никуда не двигался. По-прежнему лучше всего чувствую себя вечерами в библиотеке, подальше от ливня людей. Моя последняя остановка? Не исключено. Почему я здесь вообще? Сию минуту, похоже, чтобы помочь вам.
Он помолчал, глядя на мальчиков, на их чистые юные лица.
— Вот именно, — добавил Чарлз Хэлоуэй. — На исходе матча. Чтобы помочь вам.
Глава тридцать девятая
Зашторенные сумерками окна библиотеки задрожали от холода.
Мужчина и два мальчика подождали, пока улегся ветер.
Потом Вилл произнес:
— Пап. Ты всегда помогал.
— Спасибо, но это не так. — Чарлз Хэлоуэй внимательно рассмотрел собственную пустую ладонь. — Я глупец. Всю жизнь заглядывал вперед — что там последует? — вместо того чтобы видеть — что тут. Конечно, можно утешать себя тем, что все мужчины глупцы. И значит, тебе всю жизнь предстоит бороться с качкой, вычерпывать воду, лавировать, вязать узлы, накладывать пластырь, гладить щеки, целовать лбы, смеяться, плакать, кое-как выкручиваться вплоть до того дня, когда ты, оказавшись последним из глупцов, закричишь: «Помогите!» И будешь рад, если хоть один голос отзовется. Отчетливо вижу сейчас: кругом разбросаны в ночи селения, города и городишки, населенные глупцами. И вот идет на парах Луна-Парк, тряся все деревья подряд, с которых так и сыпятся дурни. Одинокие дурни, сказал бы я, люди, не надеющиеся услышать ответ на свой призыв о помощи — если вообще есть кому ответить. Сирые глупцы — вот урожай, на который рассчитывает улыбающийся Луна-Парк со своей молотилкой.
