Рэй Брэдбери - Смерть — дело одинокое
Я кивнул.
— Ладно, сосед! Ступай разомни ноги. Как-нибудь в полночь загляни еще!
— И не раз! — заверил я ее.
— Валяй! — Она взяла мои ладони в свои, то есть в руки шофера, служанки и королевы экрана. Прочла мои мысли и рассмеялась. — Считаешь меня сбрендившей?
— Хотел бы я, чтобы все в мире были такими сбрендившими.
Она сменила тему, чтобы уйти от комплиментов.
— А как насчет Фанни? Удастся ей жить вечно?
У меня увлажнились глаза. Я кивнул. Констанция поцеловала меня в обе щеки и оттолкнула.
— Пошел вон!
Я соскочил с ее выложенного плитками крыльца на песок, прошел несколько шагов, обернулся и сказал:
— Счастливо, принцесса!
— Катись, — отозвалась она, явно польщенная. И я умчался.
* * *За день ничего особенного не случилось.
Зато ночью…
Я проснулся и посмотрел на свои микки-маусовы часы[98], недоумевая, что меня разбудило. Крепко зажмурился и стал слушать, до боли напрягая уши.
Стреляли из ружья. Бах-ба-бах! И опять бах-бах, и снова бах-ба-бах — стреляли на берегу, у пирса.
«Господи Боже, — подумал я, — пирс сейчас почти пуст, тир закрыт, кто же там среди ночи жмет на спуск и бьет по мишеням?»
Бах, ба-бах и удары гонга. Бах-ба-бах. И опять, и опять.
* * *Двенадцать выстрелов подряд, затем еще двенадцать, и еще, и еще, будто кто-то разложил ружья — сначала три, рядом шесть, потом девять — и перебегает от одного, отстрелявшего свое, к другому — заряженному, бегает между ними без передышки, целится и знай палит.
Кто-то спятил!
Так, наверно, и есть. Кто бы он там ни был — один на пирсе, в тумане, бегает от ружья к ружью и садит в злую судьбу.
«Может, это сама Энни Оукли — хозяйка тира?» — подумал я.
Бах! Вот тебе, сукин сын! Бах! Получай, мерзавец, получай, беглый любовник! Бах! Вот тебе, недоделанный! Бабник поганый! Бах!
Трах и снова трр…ах! Где-то далеко, но ветер доносит.
«Много же надо пуль, — подумал я, — чтобы уничтожить что-то невозможное».
Так продолжалось минут двадцать. А когда кончилось, заснуть я уже не смог.
Три дюжины пуль угодили мне в грудь, я с закрытыми глазами дополз до машинки и отстучал на ней про все эти выстрелы среди ночи.
* * *— Шеф-щен?
— Что, что? Повторите!
— Шеф-щен. Говорит Шалый кот.
— Господи, твоя воля, — ахнул Крамли. — Это вы! С чего вдруг «Шеф-щен»?
— Ну это же лучше, чем Элмо Крамли?
— Точно! А для вас, писака, «Шалый кот» — прямо в точку! Как двигается Эпохальный Роман об Америке?
— А вы уже утерли нос Конан Дойлу?
— Смешно сказать, сынок, но с тех пор, как мы встретились, я каждый вечер выдаю по четыре страницы. Сражаюсь, как на войне. Поди, к Рождеству закончу. Похоже, с шалыми котами полезно иметь дело. Это последний комплимент. Больше не ждите. За разговор заплатили вы. Монета ваша. Говорите.
— Я наметил еще кое-кого для нашего списка возможных жертв.
— Иисус среди лилий! Христос на кресте! — вздохнул Крамли.
— Забавно, что вы даже не заметили…
— Уж куда забавней, от наших дел прямо живот надорвешь! Продолжайте.
— Ну, возглавляет парад по-прежнему Чужак. Затем Энни Оукли, или как там ее настоящее имя, — хозяйка тира. Сегодня ночью на пирсе была стрельба, наверно, она сама и стреляла. Кто же еще? Я хочу сказать, вряд ли она в два часа ночи открыла свое заведение для кого-то незнакомого. Верно?
— Узнайте ее настоящее имя! — перебил меня Крамли. — Пока не узнаете, ничего делать не буду!
Я почуял, что меня снова хотят поднять на смех, и замолчал.
— Эй, Кот, вы что, язык проглотили? — спросил Крамли. Я молчал.
— Вы еще тут? — осведомился он. Я молчал как мертвый.
— Эй вы, Лазарь[99]! — воскликнул Крамли. — Кончайте, к черту, ваши штучки! Ну-ка вылезайте из своей смердящей могилы!
Я рассмеялся.
— Значит, можно продолжать список?
— Сейчас, только глотну пивка. Ну вот. Давайте.
Я перечислил еще шесть имен, включая Формтеня, хотя сам не очень верил в эту версию.
— И возможно, — закончил я с сомнением, — Констанция Реттиген.
— Реттиген! — взревел Крамли. — Да вы знаете, о ком говорите? Эта Реттиген ест на завтрак тигриные яйца! Да она наизнанку вывернет двух акул из трех! Из Хиросимы вышла бы, не размазав тушь на ресницах и даже серьги не потеряв. А что до Энни Оукли, так она тоже в жертвы не годится. Она продырявит любого, кто…, нет уж, если она что и сотворит, так скорее соберет все свои ружья, сбросит их с пирса в море и сама прыгнет следом. Вот это на нее больше похоже. А уж Формтень! И не смешите! Этот вообще не подозревает, что есть какой-то реальный мир с такими, как мы, нормальными дураками. Его похоронят в его «Вурлитцере» самое раннее в девяносто девятом году. Ну, чем еще порадуете?
Я с трудом перевел дыхание и решил напоследок рассказать Крамли хотя бы о загадочном исчезновении Кэла-парикмахера.
— Загадочное? Черта с два! — усмехнулся Крамли. — Где вы были? Да этот проклятый живодер просто свалил. Набил свою колымагу всяким барахлом из парикмахерской и дал деру на восток. Не на запад, заметьте, где конец страны, а на восток. Почти вся полиция смотрела, как он развернулся на сто восемьдесят градусов перед участком, и не арестовали его только потому, что он орал песню: «Осенние листья, о Боже, в Озарке падают листья».
Я глубоко, с дрожью облегчения вздохнул, радуясь, что Кэл жив. И не стал рассказывать об исчезнувшей голове Скотта Джоплина, из-за чего Кэл, наверно, и покинул навсегда наш город. А Крамли продолжал:
— Ну что, исчерпали свой список свеженьких догадок насчет будущих жертв?
— Как сказать… — вяло отозвался я.
— Прыгните в океан, потом прыгните к своей машинке — и, как учит дзэн[100], это гарантирует вам целую страницу и покой на душе! Вот что детектив советует гению, прислушайтесь. Пиво в холодильнике, так что пи-пи позже в унитазе. Оставьте ваш список дома. Пока, Шалый кот!
— До скорого, Шеф-щен, — попрощался я.
* * *Сорок дюжин выстрелов, прогремевших прошлой ночью, не давали мне покоя. Их эхо то и дело звучало у меня в ушах.
И к тому же меня притягивал грохот с пирса, который громили, пожирали, раздирали на части. Так, наверно, притягивает некоторых шум битвы.
«Стрельба — пирс», — стучало у меня в голове, пока я нырял в океане, а потом, как тот благоразумный кот, каким мне рекомендовал стать шеф Крамли, нырнул за машинку.
«Интересно, — думал я, — сколько же человек уложила прошлой ночью Энни Оукли? А может, всего одного?»
