Андрей Буровский - Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит
— А разве нельзя ехать от базы — и до Красной скалы?
— До второй — можно, если сделать кругаля километров сорок, а по прямой — никак нельзя. А к первой скале — не проедете.
— И вы не сможете проехать?!
— И я не поеду… Сами увидите, что там за дорога…
— А сколько езды до базы?
— Наверное, часа четыре.
— Тридцать километров столько времени?!
— Про километры мы не очень… А что четыре часа — это сами увидите.
— Ладно! Значит, завтра выезжаем?
— В шесть утра у вас буду.
— Нет-нет, только не в шесть! Мы ехали весь день, очень устали! Нам необходимо отдохнуть, Саша… Вы же знаете, мужчинам надо отдыхать! — не съязвить было выше сил Ревмиры Алексеевны. Саша только тихо ухмыльнулся, никак не отреагировал на провокацию.
— Давайте позже… Вам же самим будет жарко.
— Ну-у… Можно подумать, вам не будет!
— Я привычный.
— Нам еще дождаться надо одного человека…
— Ну так я вас жду, и все тут. Машина к восьми будет готова.
Да, как будто все вполне в порядке, но какой-то этот Саша не такой… В этой оценке, впервые за несколько дней, соприкоснулись сердца обоих Стекляшкиных. И более того — по одним и тем же причинам. Опытные столбисты, Стекляшкины волей-неволей пили из этих родников и делали, каждый сам по себе, неутешительный вывод: никакой он, этот Саша, не таежник!
Таежник — это мужик, может быть, и крупный, и рыхлый, и с широкой добродушной рожей… Это все может быть. Но таежник — это некоторая небрежность в одежде: заплатки, дырки, штопка, косо застегнутые пуговицы.
Таежник — это аромат перегара, жуткая матерщина, стряхивание пепла «Беломора» в недоеденный салат, некоторая помятость лица и, конечно же, помятость биографии.
Саша, что называется, не дотягивал: уж очень обычный, заурядный… Чистый, приличный, даже носки заштопаны. Ну, никакой таежной романтики в человеке!
Повторялась история с выездом из Карска: надо было выехать в шесть, договорились на восемь, прождали Бродова и выехали в час дня, в самое жаркое время. И только первые пятнадцать километров дороги были похожи на дорогу, в каком бы то ни было понимании. Через пятнадцать верст кончился разъезженный, но хоть какой-то проселок. Или вернее сказать — проселок вел дальше, на лесосеки, но с него пора было сворачивать. Дорога пошла круто вверх.
«Наверное, мне это все чудится… Машина не может идти под таким углом…» — примерно так подумал Стекляшкин, когда кузов машины стал подниматься… еще подниматься… еще… И всякий раз казалось, что достигнут предел, что машина уже не сможет пойти, если кабина поднимется еще выше, если машина встанет под еще большим углом. И всякий раз оказывалось — может! Еще как может! Уже примерно под углом градусов в сорок пять шел грузовик, жутко взревывая мотором. Стекляшкину под стоны Хипони показалось, что и под добрые шестьдесят.
Сидя в открытом назад кузове, Стекляшкин прекрасно видел только что пройденный участок: серо-желтая пыльная лента, невероятно круто уходящая назад. Невольно вспыхнул страх: если заглохнет двигатель… никакой тормоз не удержит на такой невероятной крутизне! И податься некуда: с одной стороны склон — каменистый, заросший кустарником. С другой стороны пропасть, из нее торчат вершины кедров и елей. Стекляшкин подумал было, что в случае чего надо прыгать… Но грузовик занимает все место на дороге! Нет места ни для чего, кроме грузовика, и спрыгнувший будет сметен! И Стекляшкин стал серьезно размышлять, можно ли лечь, вжаться в землю, чтобы пропустить грузовик над собой? И получится ли прыгнуть прямо из кузова на склон, вцепиться в деревце покрепче и повиснуть, пока грузовик пронесет вниз по склону?
Но страхи страхами, а какой удивительный вид открывался! Провал, в котором торчали деревья невероятных размеров, а за провалом — синие, все более синие, все более высокие хребты, уходящие за горизонт. И солнце, стоящее непривычно высоко, яркий-яркий свет. Все-таки юг!
Раза два переезжали ручейки, прыгавшие через дорогу, обрушивавшиеся в провал. Подъем внезапно кончился, поехали по гладкому месту, даже с неплохой дорогой. И сразу же — речка, летящая по камням, бревенчатый мост, галечные отмели… И Стекляшкин сразу не сообразил, что это, лежащее на островке посреди речки, вовсе не скальный выход, не холм, а тоже ствол дерева.
Грузовик вошел в воду передними шинами и встал. Озабоченный Саша стал охлаждать перегретый мотор, пассажиры пошли прогуляться. Обрубок колоссального дерева вызывал у Стекляшкина острое ощущение нереальности. Так не бывает! Легко перепрыгнув на остров, Стекляшкин, далеко не карлик, обнаружил свою голову чуть выше ушедшего в почву бревна. Владимир Павлович пытался посчитать годовые кольца, получалось не меньше трехсот. Ревмира с Хипоней исчезли куда-то, Саша озабоченно менял какие-то резиновые штуки в моторе, от мотора валили клубы пара.
— Саша! Что, таких деревьев много?!
— Теперь — мало. Раньше было много, особенно там… И вот там.
Саша безошибочно махнул руками, показывая, где было много таких огромных деревьев.
— Все вырубили? И не жалко было?
— Что вы! Наоборот, все бригады соревновались, кто найдет и свалит бревно побольше.
— За большие платили лучше?
— Нет, просто каждый хотел, чтобы его бригада была лучше…
— И все вырубили?!
— Не все, конечно, но теперь таких близко от трассы не найдешь, надо в тайгу забираться.
— А знаете, я как-то и не привык к таким большим деревьям. У нас под Карском вроде бы и почва лучше… А деревья ниже, и намного.
— Да, у нас тут так! — заулыбался довольный Саша.
— Может, что-то вам надо помочь? Я шофер, немного понимаю… — спохватился Стекляшкин.
— Прокладки я уже сменил, теперь пускай остывает, — махнул могучей рукой Саша.
Наверное, Стекляшкин и правда был натурой низменной, убогой, не способной подняться до разреженных высот презрения к собственному народу. Между ним и Сашей устанавливалась непрочная еще, но несомненная эмоциональная связь, натягивалась ниточка взаимной симпатии.
— Ну, куда народ запропастился?!
А народ, оказывается, пошел собирать малину, увлекся…
— Вы бы осторожнее, тут медведи ходят. Они ведь тоже малину любят.
— А если ножом? — полюбопытствовал Хипоня. — Вот таким.
Саша задумчиво взвесил перочинный ножик на ладони, потрогал лезвие, так же задумчиво забросил вещицу в кусты.
— Вы что?!
— Это не нож. Я вам настоящий нож дам.
И Саша вытащил из под сидения охотничий нож в деревянных, самодельных ножнах. Нож длиной примерно в 30 сантиметров, сделанный из голубоватого полотна циркулярной пилы, с хищно изогнутым лезвием, с иззубренным толстым краем на противоположной стороне, с рубчатой текстолитовой рукоятью.
