Всадник. Легенда Сонной Лощины - Генри Кристина
Мне следовало догадаться, что здесь замешан Шулер. Он всегда оказывался в центре всего, участвовал в каждой трагедии моей семьи. А глядя на Крейна, на то, чем он стал, я не сомневалась, что вижу очередную трагедию.
До недавнего времени я и не замечала Шулера де Яагера, а теперь он был буквально повсюду, под каждым камнем, как что-то, стремящееся укрыться от света дня.
Крейн замолчал. И я затаила дыхание, не зная, хочется мне, чтобы он продолжал, или нет. А он, кажется, вообще забыл, что я здесь, что это – я, и обращался к кому-то другому. С каждым словом его туманная фигура становилась четче, каждое слово делало его больше человеком, чем призраком.
– Не знаю, что сделал со мной тот старик. Не могу вспомнить, что там случилось. Он спросил, хочу ли я получить силу, чтобы отомстить за себя Брому Бонсу, и я сказал, что хочу. Конечно, я так сказал, ведь я думал, что, если уничтожу Брома, Катрина станет моей. Старик посадил меня на лошадь – не на Пороха, Порох уже ускакал – и привел меня в эти леса. Помню, как он говорил что-то на языке, которого я никогда прежде не слышал, произносил какие-то неземные слова. Потом кровь моя выплеснулась на землю, и была боль, немыслимая, невообразимая боль, а потом мое тело исчезло, исчезло, исчезло. Я стал тенью, тенью без формы и смысла, а когда попытался заплакать, проклясть его, старик сказал, что дал мне силу, а как ее использовать – это уж мое дело. А потом он ушел. Покинул меня. Я остался один в лесу. Уничтожен был не Бром – уничтожен был я. Я не отомстил. Бром женился на Катрине и получил все, что хотел, а я остался ни с чем. Ни тела, ни Катрины, ни понимания, как мне пользоваться своей силой, что вообще с ней делать. Прошло время. Много времени. Не знаю сколько. Время ничего здесь не значит, здесь нет ни календарей, ни сроков. Я парил где-то, призрак, сотканный из печали, дрейфовал по ветру, а ко мне приплывали вести о счастье Брома и Катрины, об их ребенке, о том, что все, к чему прикасается Бром, превращается в золото. Я всегда приходил в ярость, ловя эти слухи, эти тихие слова, приносимые ветром из Лощины, но ничего не мог поделать. Я был немощен, несмотря на то, что старик обещал мне силу.
Раньше я думала, будто ненавижу Шулера де Яагера – за то, что позволил моей матери умереть, за то, что убил моего отца, – но сейчас моя ненависть вскипела с новой силой. Шулер создал этого монстра, превратил дурачка Крейна в существо из крови и ночных кошмаров, а для чего? Забавы ради? Чтобы смотреть и смеяться?
– А потом, однажды, по прошествии уж не знаю скольких дней, старик вернулся. Он сказал, что разочарован во мне, разочарован тем, что я не выполнил своего предназначения, не достиг той цели, ради которой он меня создал. Я ответил, что не знаю как, что он не научил меня. А он сказал, что тут нужна только личная заинтересованность, – и ушел. Прошло еще какое-то время. Может, час, может, день, или неделя, или месяц, или год. В лес явился еще один человек, и этот человек, казалось, искал меня. Кто это, я понял, едва увидел его, едва уловил его запах. Плоть от плоти Брома, кровь от крови его. Сын Брома Бонса. Я мог заполучить дитя Брома, забрать его кровь и вновь обрести нормальное тело. Я мог причинить боль Брому, ранить его в самое сердце, потому что нет ничего страшнее потери ребенка. И я набросился на ребенка Брома. Силы, дремавшие во мне, вырвались на свободу, как будто я всегда знал, что с ними делать. Я забрал его голову – забрал эти ненавистные глаза, так похожие на глаза Брома, забрал линию подбородка, напоминавшую мне о его отце, забрал язык, говоривший голосом моего соперника. И забрал руки, защищавшие тело даже после смерти.
И вдруг – вдруг – появилась она. Как она оказалась там? Катрина, моя Катрина, моя прекрасная жестокая Катрина. Она увидела, что я монстр. Увидела, как я пожираю ее сына. Я не смог забрать остальное, не смог – на ее глазах. Я не смог закончить. Его кровь больше не насыщала меня, и я убежал. Убежал в самую глухую чащу, куда не суются даже те, другие.
Другие. Те, что крадутся в тенях, те, что говорят шепотом. Те, кого я почувствовала, сойдя с тропы. Какой-то части меня очень хотелось узнать, кто эти «другие», но иная, более разумная часть, предпочитала не выяснять это. Подобные знания были опасны.
– Я спрятался от света, спрятался от тех, что таятся во тьме. Спрятался, объятый стыдом и печалью. Не было в жизни моей момента ужаснее, чем тот, когда Катрина увидела меня в образе демона. Знаешь, я и забыл, что он и ее дитя тоже. Я думал только о Броме, как будто этот ребенок выскочил уже взрослым из его головы, как Афина из головы Зевса.
Я снова съежился, потускнел. Мне хотелось умереть, исчезнуть, но, что бы ни сделал со мной тот старик, умереть я не мог, по крайней мере не в этом виде. Я превратился почти в ничто, но все еще существовал, чувствуя только боль, и страдания, и голод. О, как я изголодался. Мне хотелось чего-то, чего-то, что заполнило бы пустоту. И я вышел из своей берлоги, вышел на поиски. И наткнулся на этих мальчишек, которые забрели в чащу. Скверные мальчишки, глупые мальчишки – из тех, которым я всегда устраивал выволочку, когда был школьным учителем. Никто не станет скучать по таким мальчишкам. Мир не нуждается в подобных им.
И я забрал одного из них, думая, что его мясо насытит меня. Но что-то изменилось. От моих прикосновений плоть его таяла. Я смог забрать только голову и руки, как у сына Брома.
И вновь я преисполнился ярости, преисполнился гнева, какого давно не испытывал. Убийство сына Брома что-то изменило во мне, что-то сломало внутри. Единственной дозволенной мне пищей стали теперь голова и руки, без этой пищи я чах, но не умирал.
Двое мальчишек, приятелей первого, сбежали в ужасе, но через несколько недель вернулись, разыскивая своего товарища. Ясно, они не ожидали найти его, но чувствовали, что должны сделать хоть что-то, чтобы загладить свою трусость. Что ж, его они не нашли. Они нашли меня.
Крейн улыбнулся мне ужасной улыбкой, улыбкой, лишенной веселья и радости. Я содрогнулась, и не только из-за этой улыбки. Содрогнулась, поскольку надеялась, что он забыл обо мне, что он говорил лишь с самим собой и, если мне повезет, я смогу застать его врасплох и сбежать.
Конечно, еще оставался шанс, что у меня получится рвануть прочь, но о том, что Крейн забыл обо мне, и речи идти не могло. Он знал, что я здесь. Не так уж глубоко он погрузился в свои воспоминания, чтобы забыть об этом.
– Со вторым мальчишкой получилось то же самое. Я не смог съесть его тело, его мясо не насыщало меня. Я думал только о Броме, о том, чтобы наказать Брома. И я отправился к ферме, к ферме, построенной отцом Катрины, к ферме, которая по справедливости должна была принадлежать мне.
– Она никогда не стала бы твоей.
Я тут же пожалела о своих словах. Полный злобы взгляд и отравленное злобой сердце Крейна сосредоточились на мне.
– Ты видело меня там, не так ли, дитя из рода Брома? Новый Бен, по словам людей, только странный. То в платье, то в штанах, я даже не знаю, кто ты. Не настоящая леди. Но и не настоящий мужчина. В тебе нет красоты Катрины. На твоем лице оттиснуты черты Брома, и это тебе не на пользу. Я убил овцу, чтобы предупредить Брома о том, что грядет, но потом увидел тебя. И понял, что, если заберу тебя, сердце Брома разобьется. Разобьется совсем, навсегда. Это, по крайней мере, я мог сделать. Катрину я получить не могу, но могу позаботиться о том, чтобы род Брома прервался навеки. И я бы сделал это, если бы не трижды проклятый Всадник. Вечно встающий у меня на пути. Вечно мне мешающий. Он сказал, чтобы я не трогал тебя, что ты принадлежишь ему.
Принадлежишь ему. Принадлежу ли я Всаднику, подумалось мне. Возле него ли мое место в мире? Я чувствовала, что меня тянет, влечет к нему, но ощущала также, что сказанное Крейном не совсем правильно. Я не принадлежала Всаднику в том смысле, который подразумевал Крейн. Я принадлежала себе, себе и Всаднику, а Всадник принадлежал мне, но на самом деле это не означало обладания. Это означало что-то другое, но что именно, я пока не понимала.
