Владислав Реймонт - Вампиры. Сборник
Ушла — как сон, и хотя вскоре яркий день заглянул в окно, солнце сияло и пели птицы, ему все-таки казалось, что все это было только мечтой. И в той радости, которая по временам охватывала его, было столько беспокойства, страха и неуверенности в собственном счастье, что все время до завтрака он провел в мучительном ожидании.
К завтраку она не вышла.
Он один только знал, почему не явилась она, и ему хотелось обнять весь мир в порыве безграничного счастья.
Развод, жизнь с любимой женщиной… все представлялось ему ясным, простым и искренним. Он был бы не в состоянии обманывать кого-либо: тайных любовников он презирал. Мечты о будущем опьяняли его, он ждал ее появления с невыразимой тоской.
Но она не выходила два дня.
Генрих говорил, что она больна и лежит в кровати.
Дольше Зенон не мог ждать: он написал ей письмо, в котором выразил всю свою любовь, всю веру и всю надежду на их совместную будущую жизнь.
Письмо она возвратила ему, не распечатав.
И на третий день, выйдя из своей комнаты, она была, как всегда, холодна, равнодушна и несколько высокомерна.
Он обезумел от горя и, не понимая, что с ней произошло, в отчаянии потребовал от нее решительного объяснения, но она отошла, не произнеся ни слова.
Он начинал думать, что произошла какая-то страшная ошибка.
Но однажды, в минуту сострадания, она сказала ему откровенно:
— Не спрашивайте, все должно быть по-прежнему, когда-нибудь я объясню вам.
Но так как он не сумел жить по-прежнему, обманывать себя туманными надеждами, так как проходили недели, а она была все так же холодна, неприступна и далека, то он последним, отчаянным усилием порвал все связи, соединявшие его со страной, бежал и создал себе новую жизнь, почти позабыв обо всем пережитом.
А теперь, по прошествии стольких лет, перед ним встает призрак минувшего.
«Чего она от меня хочет? — угрюмо думал он, погружаясь в глубину ее гордых, царственных глаз. — Не пойду в прежнее ярмо, не дамся», — восстал он, раздражаясь все сильнее.
Когда вышли из театра, Генрих очень любезно напомнил ему, что он обязан проводить с ними все время.
— Я уже пригласила пана Зенона на завтра в Британский музей.
— Приду, если моя невеста не распорядится мною иначе.
У Ады на мгновение перехватило дыхание, но она спокойно сказала:
— О да, невеста, конечно же, имеет преимущество перед нами.
Генрих стал с любопытством расспрашивать о невесте.
— Завтра расскажу подробно. Вы должны познакомиться с ней. Это даже хорошо, что так сложилось: она узнает по крайней мере хоть кого-нибудь из моих родных. До свидания.
И они расстались. Зенон возвращался домой раздраженный, злой на самого себя, на них и на весь мир и решил не являться в Британский музей.
«И зачем? Бередить старые раны? Что нового я узнаю? Узнаю, что все это произошло под влиянием грозы и минутной слабости?.. Но почему она со мной так поступила?» — вспыхнул в нем снова этот старый, так давно мучивший его вопрос, и он уже не мог принять никакого определенного решения.
Дома Зенон нашел письмо от Бэти, которая просила его прийти к ним возможно скорее, чтобы решить вопрос о поездке на материк. Письмо было написано с такой глубокой нежностью, что под его влиянием Зенон забыл на время о том, что его мучило, и написал очень искренний и подробный ответ. Он уже встал, чтобы отнести письмо швейцару, как вдруг постучали в дверь.
— Войдите! — крикнул он, удивленный: весь пансион давно уже спал.
На пороге стоял малаец и что-то бессвязно бормотал.
— Что случилось? Говори яснее, не понимаю!
— Идите скорее… сидит еще с тех пор, как стало смеркаться… я не…
Зенон больше его не слушал и бросился наверх.
В круглой комнате, там, где когда-то происходила сцена бичевания, Джо сидел на полу, поджав под себя ноги, согнувшись и глядя вперед стеклянными глазами.
Хрустальный шар под потолком мерцал бледным зеленоватым светом.
— Джо, Джо!
Тот даже не шелохнулся, только безумная улыбка заиграла на его синих губах, потом он беззвучно пошевелил губами и наклонился несколько вперед. Зенон проследил направление его взгляда и остолбенел. Напротив у стены сидел кто-то совершенно похожий на Джо, как бы его зеркальное отражение, так же согнутый, с такими же стеклянными глазами, с той же безумной улыбкой на посиневших губах.
Зенон испуганно огляделся: малайца уже не было, но те двое продолжали неподвижно сидеть и напряженно всматриваться друг в друга.
У Зенона пот выступил на лбу и сердце перестало биться.
«Что это, сон, что ли? Что это значит?» — думал он, протирая глаза.
Но это был не сон, и то, что здесь происходило, было какой-то непонятной действительностью и продолжало оставаться перед его глазами. Он внимательно рассматривал обе фигуры, но никак не мог решить, которая из них является отражением другой. И здесь, и там был Джо, совершенно такой же, вполне реальный, настоящий.
— Значит, это возможно, значит, это правда? — шептал он побледневшими губами, возвращаясь памятью ко всему тому, что он видел и слышал и над чем всегда смеялся, считая это или сумасшествием, или обманом. Теперь для него настали минуты страшного прозрения, но его сознание не принимало эту непонятную действительность, он боролся с ней, боролся с собственным мозгом, с собственной душой, чтобы только не дать себя ввергнуть в пропасть безумия. Разве может происходить то, что противоречит физической природе? Разве может человек раздвоиться? На глазах у него совершалось чудо, и он видел это чудо и проверял своим сознанием. Видел, но не мог понять.
Ужас охватил его и поверг в прах смирения перед какой-то неведомой силой.
— Боже мой, Боже! — тяжело вздохнул он, и молитвенная сладость наполнила его испуганное сердце. Первый раз в жизни повисло над ним всей своей тяжестью неведомое. Первый раз в жизни взглянул он в слепые глаза вечной загадки и отпрянул в священном ужасе и омертвении, а из сердца струей бесконечной любви и обожания лились слова какой-то позабытой молитвы. Он не знал, кому открывает свою душу, полную тревоги, кому посылает он эти горячие вздохи, кого боготворит, перед кем преклоняется, — но знал, что он должен делать это всем своим существом, всей глубиной пламенного чувства.
Потом он вышел, зажег свет во всей квартире и стал расхаживать по комнатам в каком-то странном, необъяснимом состоянии.
Малаец стоял на коленях в китайском кабинете перед золотой статуей Будды и нервно перебирал четки.
Время тянулось тихо, но было в нем столько беспокойства и тревоги, что каждый звук стенных часов отдавался в сердце Зенона пронзительным гулом. Иногда слышно было, как дождь звенел по оконным стеклам, иногда шумели деревья и согнутые голые прутья мелькали за окном призрачными очертаниями.
