Стивен Волк - Готика
По всей видимости, наверху опять раздался гром, бесшумный гром, который могли слышать только мои кости.
Байрон склонил голову и вошел в низкий вход притвора, красный отблеск факела пробежал волной по толстому слою паутины, паутинки вспыхнули и исчезли, как будто их никогда не было. В замкнутом пространстве язычки пламени жадно и шумно пожирали свою пищу и кислород, как работающий двигатель.
Нам ничего не оставалось как последовать дальше.
Низкое пространство прохода было горячим и наполнено ядовитым воздухом, будто это был День Страшного Суда, когда мертвые поднимаются из своих могил и некоторые из них шествуют на Небеса. Мы следовали по тернистому пути для осужденных на вечные муки грешников. Обжигающее пламя, уготованное еретикам, ждало наши души. Это пламя гиенны горело на моих щеках.
Факел притушил свое огненное дыхание. Мое дыхание тоже перехватило. Я не смела вздохнуть, а тем более выдохнуть — если я выпущу воздух, за ним последует все остальное мое содержимое. Мы ковыляли за Байроном вниз по глубокому пролету и наконец оказались в низкой куполообразной комнате, неожиданно вынырнувшей из темноты. Она была из другой эпохи, архитектурное убранство комнаты сочетало в себе мягкие тона темного прошлого — римские, византийские, египетские. Круглая каменная утроба, вырубленная в земле. Мокрые струйки грязи, сочащиеся между древними камнями, придавали красному огню горящего факела темный оттенок. Из гробов, расположившихся в нише по периметру круга, исходил всепроникающий запах столетней гнили, поколения на поколениях гнилостной Смерти. Крышки некоторых гробов были сдвинуты, обнажая пыльные останки и кости. В одном углу, сплошь затянутом паутиной, находилась груда костей. Над ними возвышался Череп, бесстрастно наблюдающий за склепом своими пустыми глазницами. Некоторые трупы, подобно останкам священников в катакомбах Палермо, были превращены в мумии специальным раствором, и теперь их кожа превратилась в затвердевшую поверхность, тем более гротескную, когда она оттенялась глянцево-блестящими волосами и отполированными зубами. Некоторые были одеты, как аристократы и кардиналы. Рука одного скелета была сложена в жесте благословления. Если это было смертью, я бы хотела не умереть никогда. Сожгите меня и развейте мой прах. Не позвольте мне стать этим. Это просто непристойно. Настоящая ересь.
Итак, теперь мы были вместе с мертвыми. Они каким-то образом ждали нас все это время. И собственно, так и должно было случиться: мы неизбежно должны были оказаться здесь. Мы вынуждены были прийти сюда. В нас здесь нуждались.
Я вся вымазалась в известняке и песчанике, покрывавшем влажные стены туннеля. Рубашка и брюки Шелли также были черного цвета. Пыльные и оборванные, полуодетый Байрон был покрыт сплошь ссадинами и синяками, словно мы побывали на войне. Мы представляли собой месиво пота, крови и диких глаз. Мы были как дикие люди, которые не знали цивилизации, ни мало не похожие на тех, кто был выпестован цивилизацией и ценил ее превыше всего.
Адский воздух — каждый вдох был подобен грому, эхом отзывался внутри нас. Джунгли. Мы снова были в Эдеме, мы проползли назад в нашу невинность Разума. В наши пещеры, где были только две эмоции, два чувства, две истины. И ни любовь, ни сострадание, ни Разум — только страх и смерть.
Ужасное эхо гулко отзывалось на каждый вздох.
— Боже, жара…
Байрон оттолкнул ногой крышку гроба. Из гроба выползли могильные жучки. Он проковылял к цепи, свисающей из кольца в мокрой стене, после укрепил в ней смоляной факел. Он висел так, как будто это было его естественным местом.
Байрон прополз к центру и поставил Череп из Ньюс Тэда. Я ждала заклинания — магической формулы.
— О, ты, чья мать земля, — О, ты, чей отец молния…
Из темноты раздался спокойный смех.
Наконец. Клер.
В напряженном ожидании мы вглядывались в полумрак. Смех шел из-за одной из каменных колонн, окаймляющих центральную часть склепа.
Мы увидели смутный силуэт ее спутанных волос и одну обнаженную руку. Ждала в темноте и в грязи.
Дым от смоляного факела постепенно наполнял катакомбу. У меня стали слезиться глаза, и горечь моих слез, которые я начала проглатывать, снова вызвала у меня приступ тошноты. Я почувствовала слабость, прислонилась к Шелли.
Байрон стоял, вытянув руку, словно подзывал любимую собаку — боясь назвать ее по имени, как бы не вспугнуть, как бы она снова не убежала от него.
Из темноты склепа медленно возникла Клер. Она вышла на четвереньках, как собака. Собака, только что пронесшаяся по грязной луже или только что вылезшая из помойной ямы. Она потерлась о колонну, прибавив слой паутины к черному и коричневому веществу, вонявшему, как отвратительнейшие экскременты, которые она пыталась стереть со своего тела, энергично скребя им о колонну. Ее белое лицо стало черным, словно она омыла его в грязном дерьме, скрывавшемся под крышками гробов, и огромные белки ее глаз еще ярче сверкали из-под спутанных черных волос. Когда она выползла из тяжелых теней, то при свете факела мы отчетливым образом увидели объект, который свисал из оскаленного рта этого милого примитивного лица. Словно кошка, несущая своему возлюбленному коту убитого воробья, Клер держала в зубах свой трофей — ДОХЛУЮ КРЫСУ.
— О, Боже.
— Не смотри на нее! — сказал Шелли.
Это было последней каплей, переполнившей мой и без того взбунтовавшийся желудок. Я глубоко вздохнула, набирая побольше воздуха, и в этот момент моя диафрагма резко сократилась. Мгновенно стена окрасилась солидным слоем моих рвотных масс, мои плечи отяжелели, задрожали.
Он крепко держал меня, требуя от Байрона ответов.
— Это сумасшествие! Она ужасно боялась крыс! Что это значит!
Байрон был ошеломлен — она пытается сказать нам… он наблюдал, как она выплюнула крысу и подползла на четвереньках к разложившимся останкам, стала сдирать с костей грязь и натирать ею свое обнаженное тело. Она была похожа на дикарку, демонстрирующую странный племенной ритуал — примитивное дополнение своей божественной сущности.
— Я понял! Освободитесь от своих страхов! Да… Да!
Он бросился на Клер, опустился рядом с ней на колени и стал неистово захватывать ладонями фекальные массы, распределяя их по своей груди и плечам. Его розовая кожа заблестела черно-коричневыми красками. Ужасное зрелище. Она села прямо, выпятив грудь и ее страстное тело выгнулось, как у нубийской рабыни. Все это походило на некий древний ритуал плодородия — Клер стала отщипывать толстые кусочки известняковых стен, оставляя на лице Байрона знаки, похожих на боевую раскраску американских индейцев. После она пришла к его телу. Он радостно засмеялся, когда ее пальцы дотрагивались до каждого дюйма его обнаженной кожи.
