Рэй Брэдбери - Попрыгунчик в шкатулке (вар. пер.)
— О! — только и сказал Эдвин. К его разочарованию, четырнадцатая комната оказалась всего лишь пыльным чуланом, стены которого были покрыты коричневым пластиком. Она не шла ни в какое сравнение с теми комнатами, что открывались в его предыдущие дни рождения. На шестой год он получил класс, где теперь проходили уроки. На седьмой — комнату для игр, на восьмой — музыкальный салон, на девятый — ему открылась чудесная комната-кухня, где горел настоящий огонь! На десятый год была комната, где стоит фонограф, вызывающий голоса духов с черных дисков. На одиннадцатый — большая комната, которая называется Сад; там лежит удивительный зеленый ковер, который не нужно подметать, а только стричь.
— Не отчаивайся, иди-ка сюда, — сказала мать и втолкнула его в чулан.
— Это волшебная комната. Сейчас увидишь, ну-ка закрой дверь.
Она нажала какую-то кнопку на столе.
— Не надо! — закричал Эдвин, потому что чулан вдруг задрожал и начал ползти вверх.
— Не бойся, малыш, — сказала Мать и взяла его за руку.
Мимо них уходила вниз какая-то черная стена, в которой то и дело виднелись двери. Около одной из них чулан скрипнул и остановился.
— Ну-ка! Открой!
Эдвин осторожно открыл дверь и заморгал глазами.
— Высокогорье! Это же высокогорье! Как мы попали сюда? Где же гостиная, где гостиная Мама?
Она взъерошила ему волосы:
— Я же сказала, что это волшебная комната. Мы прилетели сюда. Теперь раз в неделю ты будешь тоже летать в класс, вместо того, чтобы бегать по лестницам!
Эдвин смущенно оглядывался по сторонам, не понимая, как все это произошло.
Потом они блаженствовали в саду, растянувшись в густой траве, и потягивали яблочный напиток из большущих чашек. Мать несколько раз вздрагивала, услышав грохот выстрелов за лесом. Эдвин поцеловал ее в щеки:
— Не бойся. Я тебя защищу.
— Я знаю. Ты — защитник, — сказала она, но продолжала то и дело бросать взгляд в сторону деревьев, как бы опасаясь, что именно они являются источником хаоса, который все обратит в пыль.
Когда солнце уже начинало клониться к закату, они увидели какую-то блестящую птицу, с грохотом пролетавшую высоко над деревьями. Втянув голову в плечи, они бросились домой, ожидая, что вслед за этим грохотом грянет буря — раскаты этого близкого грома предвещали грозу. Но птица скрылась, а за окном спокойно сгущались сумерки.
Они еще немного посидели в гостиной; Мать задумчиво потягивала шампанское из высокого бокала. Затем она поцеловала Эдвина и отправила его спать.
У себя в спальне он медленно раздевался и думал о том, какую комнату он получит через год, через два года… А на что похожи чудовища, монстры? Они убили Господа… Интересно, что такое «смерть»? Наверное, это такое чувство; наверное, оно так понравилось Господу, что он никогда не вернется. Может быть «смерть» это путешествие?
Внизу раздался звон разбитого стекла. Наверное, Мать уронила бутылку шампанского. Эдвин замер от того, что его поразила странная мысль: «А какой бы звук был, если бы упала сама Мать? Если бы она разбилась на миллион осколков?»
Проснувшись утром, он почувствовал странный запах: так пахло вино. Эдвин потянулся в кровати. Он прекрасно себя чувствовал. Сегодня, как обычно, его ждет завтрак, уроки, обед, занятия музыкой, потом час или два — электрические игры, и, наконец, самое интересное — чай на мягкой зеленой траве. Вечером опять уроки — они с Учительницей будут читать книги из библиотеки, и он узнает что-нибудь новое о том нездешнем мире, который скрыт от его глаз.
— Ой, он же забыл отдать Матери записку Учительницы! Нужно сейчас же сделать это.
Эдвин быстро оделся и распахнул дверь. В доме стояла непривычная тишина.
— Мама, — позвал он. Никто не ответил. — Мама! — закричал он и бросился вниз.
Он нашел ее там же, где оставил вчера вечером в гостиной. Она лежала на полу с разбитым бокалом в руке. Рядом валялась бутылка. Она была невредима, но все вино из нее вылилось, оставив на ковре ядовитое пятно. Мать была все в том же зеленом платье. Она, наверное, очень крепко спала и не слышала шагов Эдвина. Он подошел к столу. Стол был пуст. Это поразило Эдвина: сколько он себя помнил, на этом столе по утрам его всегда ждал завтрак. Но сегодня его не было!!!
— Мама, проснись, — он обернулся к ней. — Где завтрак? Проснись! Мне идти на уроки?
Она не шевелилась.
Эдвин бросился наверх. Безмолвные коридоры и переходы летели ему навстречу. Вот и дверь класса. Тяжело дыша, он постучал. Молчание. Он стукнул сильнее, и дверь, жалобно скрипнув, приоткрылась. Класс был пустой и темный. Веселый огонь не потрескивал в камине, разгоняя тени на потолке. Кругом не было слышно ни звука.
— Учительница!
Он замер в центре безжизненной холодной комнаты.
— Учительница?!
Слабый луч света пробился через цветное стекло, когда он приподнял штору.
Эдвин мысленно приказал этому лучу зажечь огонь в камине. Он зажмурился, чтобы дать время Учительнице появиться. Затем он открыл глаза и замер, ошеломленный тем, что он увидел на ее столе. На аккуратно сложенном сером платье с капюшоном лежали ее очки и одна серая перчатка. Эдвин потрогал ее, другой перчатки не было. Рядом лежал жирный косметический карандаш. Эдвин задумчиво провел им несколько линий на ладони.
Повернувшись, он подошел к стене и потрогал ручку маленькой двери, которая всегда была закрыта. Ручка неожиданно легко подалась, и дверь раскрылась. Перед ним был маленький коричневый чулан.
— Учительница!
Он вскочил в чулан, захлопнув за собой дверь и, нажав на красную кнопку в стене, стал ждать. Чулан начал спускаться, и с ним опускался вниз какой-то мертвый холод. Мир был безмолвен, холоден и спокоен. Учительница ушла, а мать спит. Чулан опускался, зажав его в железных челюстях. Но вот он остановился. Что-то щелкнуло, и дверь открылась. Эдвин вышел и очутился… в гостиной. Самое удивительное, что за ним не было никакой двери — только раздвижная дубовая панель.
Мать спала все в той же позе, неловко поджав руку, рядом с которой лежала мягкая перчатка Учительницы. Он поднял перчатку и долго разглядывал ее. Ему стало страшно. Всхлипывая, он побежал наверх.
Камин был холодный, комната пуста. Он бросился обратно, приказывая столу накрыться скатертью-самобранкой с завтраком. Стол был все также пуст. Эдвин наклонился к Матери, затормошил ее, умоляя проснуться. Ее руки были холодными.
Мерно тикали часы. Пыль играла в лучах солнечного света. Наверное, она проходила через все Миры, прежде чем осесть здесь, на ковре.
Эдвин проголодался, а Мать все не двигалась.
