Ахмед Абдулла - Тайна говорящих идолов
Без какого-либо повода или очевидной причины араб со всей силы, что была в его тощей, но жилистой руке, ударил африканца по голове коротким, но толстым кнутом-шамбоком.
Макупо упал и взвыл. Махмуд Дауд обратился к нему. Его голос был ровным и бесстрастным:
— Собака, и сын сотни собак! Бедствие в звериной шкуре! Ходячий позор! Слушаешь ли ты меня, о злонамеренное и зловонное создание без имени, морали, роду и племени?
Африканец не отвечал, лишь жалобное бульканье послышалось из его горла. Его глаза закатились, и он начал целовать кожаные туфли араба.
Но тот не удостоил вниманием эту безмолвную мольбу о милосердии и снова со всей силой и методической бесстрастностью, почти как ученый, ударил шамбоком извивающееся черное тело у своих ног и повторил снова, по-прежнему бесстрастно:
— Слушаешь ли ты меня, о бесчестный потомок неверных свиней в третьем колене?
На этот раз ответ был быстр и разборчив:
— Да, господин мой!
— Эйва! Эйва! — воскликнул араб. Он с удобством устроился на упавшем дереве, приподнял подол своего коричневого бурнуса, в котором путешествовал, и положил ноги на африканца. — Эйва! Хорошо. Значит, ты, о плосконосое создание в красном покрывале, пришел без приглашения с севера, из верховьев реки, и разнес ядовитые слухи среди мальчишек из моего крааля. — Он засмеялся и продолжал:
— Воистину, свой дом на севере ты покинул петухом, ожидая, что вернешься туда павлином, гордо выступая и распушив хвост. Ха-ха! Слушай же меня, о козел, лишенный крупицы разума и благопристойности! Ты вернешься на север, но совсем не павлином. Ты вернешься собакой и разнюхаешь для меня, твоего господина, путь к жилищу умлино, который прислал тебя с твоими речами о предательстве на побережье. Ты приведешь меня туда, где знахарь творит чудеса. Понял ли ты меня?
— Да, господин мой.
Араб пнул распростертого перед ним африканца трижды в одно и то же место, спокойно и точно прицеливаясь:
— Ежели ты предашь меня и попытаешься передавать вести, когда мы пойдем через деревни на пути к большому бассейну Л’Попо, я тебя убью. Я буду убивать тебя медленно. Я прорежу отверстия в твоей нечистой плоти и волью в них кипящее масло. Я также сделаю с тобой многое другое, что причинит тебе куда больше боли — у меня будет время, чтобы это продумать. А потом, пока в твоих легких еще остается воздух, а в твоем сердце — кровь, я зарою тебя в неглубокой яме, где тебя найдут гиены и стаи муравьев. Понял ли ты меня?
Макупо поднял глаза. Он знал, что у араба слова не расходились с делом.
— Да, господин, — ответил он. Махмуд Дауд встал и еще раз пнул его:
— Хорошо. Значит, теперь у нас договор. Поднимайся. Бери свой узелок и показывай дорогу.
Африканец без единого слова сделал, что было приказано.
Двое отправились в долгий путь по земле. Благодаря острому глазу Дауда и его же шамбоку Макупо помнил об их односторонней сделке и не шептался с жителями редких деревень, где путешественники останавливались и требовали еды, питья и иногда проводника. Ночью же араб неизменно затыкал ему рот и связывал по рукам и ногам, чтобы Макупо не передавал вести в буш.
Поход был долгим и утомительным. Их путь вел через безумную сеть тропинок, раскинувшуюся во все джунгли, через высокую и низкую траву, через траву, сожженную до корней и зеленую и сочную траву, словно дожидающуюся тучного длиннорогого скота, что пасли речные племена.
Путники оставили реку за собой, далеко на юге, и шли широкими кругами, чтобы избежать течения в низинах, пары которого несли с собой миазмы и лихорадку. Они шли сквозь заросли, шипы которых исполосовали их кожу, сквозь мрачные темные леса, где над головой раздавалось ленивое хлопанье крыльев отвратительных существ, похожих на летучих мышей, а под ногами ползали и извивались бесхребетные гады. Они шагали вверх и вниз по холодным ущельям, вверх и вниз по скалам, добела раскаленным от солнца.
Они достигли плоскогорья. Густая трава повсюду, выжженная солнцем добела, доставала им до пояса и непрестанно покачивалась, напоминая мелкие бледные волны. От этого равнина вокруг до странного напоминала море. Жара была очень сильна. Араб молча шел, покрыв голову коричневым капюшоном своего бурнуса. Макупо шагал, размахивая руками, как и все его соплеменники, и напевал жалобную и полусвязную песнь, походившую на звуки, издаваемые ящерицами.
На двадцатый день они достигли экватора. Стояла яростная жара. На небосводе не было ни облачка. Он был разукрашен примитивными цветами — красным, синим и оранжевым, как футуристское полотно. Дауд и Макупо спали днем, а шли поздно вечером и ночью, когда безжалостное пламя в небе угасало и становилось немного прохладнее, когда далекие холмы приобретали бледно-розовый оттенок, а чернота буша, видного издалека, смягчалась, как будто на нее набросили пурпурную вуаль.
Наконец, однажды, поздним вечером они снова пришли к реке.
Макупо остановился.
— Большой бассейн Л’Попо! — сказал он, указывая вперед.
Дауд коротко хмыкнул в знак подтверждения.
По крутому склону они сошли в долину реки, над которой висел пар. Из-за черного занавеса деревьев, растущих вдоль реки, виднелось множество желтых огней — это были костры перед краалями. Затем показались камышовые стены и остроконечные крыши из травы.
Лишь поздним вечером в их поле зрения появился сам порт. Но несмотря на темноту, глаза путников смогли различить контуры основного здания, склады, полоску причала и приземистые хижины туземцев.
Араб остановился.
— Слушай меня, пес, — сказал он. — Теперь ты скажешь мне, где живет умлино, великий знахарь, что готовит многие чудеса и отправляет к побережью плосконосых поросят в красных покрывалах, чтобы они нашептывали ядовитые слова моим варанга. Где этот умлино? Я желаю с ним беседовать. Где он — на севере, востоке, юге или западе? Отвечай, о сын грешников, что горят в адском пламени!
Макупо задрожал от страха, но не отвечал. Араб поднял шамбок, прозрачно намекая, и негромко повторил:
— Отвечай.
Туземец пал ниц перед ним:
— О господин мой, разве недостаточно далеко привел я тебя? Сжалься! Умлино слышит издалека. Он заставляет глиняных богов говорить. Он…
Макупо согнулся пополам, будто от боли, обхватил колени и стал качаться из стороны в сторону, как слон в цепях. Он смотрел на араба с нестерпимой мольбой во взгляде. Махмуд Дауд улыбнулся:
— Помни об уговоре, о ходячее бедствие! Помни о ранах, о кипящем масле, о гиенах и термитах, что легко найдут похороненного заживо в неглубокой могиле. Да, не забудь о термитах.
