Виктор Точинов - Сандрийон
Вскоре глаза мои привыкли к сумраку, и я понял, что из помещения все же имеется еще один выход, пусть и не объясняющий загадочное исчезновение слуги, — большая крысиная нора. Спустя мгновение я с отвращением увидел обитателя пресловутой норы — огромная крыса вылезла наружу. Усы ее шевелились, и красные бусинки глаз уставились на меня с ненавистью.
И вот именно тогда, милый друг, я с трудом удержался от крика. Нет, не от вида грызуна — хотя, как и у большинства людей, крысы вызывают у меня лишь омерзение. Ужас мой и оцепенение вызваны были иной причиной: я понял, наконец, что столь поразило меня в лице исчезнувшего человека! Рот, любезный Анри! Крохотный, совершенно несоразмерный рот слуги с двумя торчащими зубами был точной копией крысиного, который я мог в настоящий момент лицезреть…
Крыса бросилась на меня. По счастью, мои сапоги для верховой езды оказались серой каналье не по зубам. Пнув ее ногой, я торопливо выскочил на улицу.
Мой визит привлек, наконец, внимание обитателей усадьбы — но отнюдь не людей. Между мной и моим конем стояла собака — большая, с внушительной пастью, но какая-то понурая, покрытая клочковатой, свалявшейся шерстью, с наполовину обрубленным хвостом. Рядом с ней сидел на земле громадный черный ворон, уставившись на меня прямо-таки человеческим взглядом. Услышав наверху карканье и хлопки крыльев, я поднял взгляд, и увидел, что на голубятне обитают далеко не голуби.
Давешняя крыса — неловко, прихрамывая на обе левых лапы — протиснулась в щель неплотно притворенной двери, за ней еще несколько. Пять или шесть воронов, размерами не уступавших первому, спорхнули с крыши — и я подумал, что клювы их могут оказаться не менее остры и опасны, чем ястребиные. Вся пернатая и четвероногая компания окружила меня и начала приближаться — медленно, почти незаметно…
Мое желание поговорить с мадам Имельдой вмиг куда-то улетучилось, сменившись другим: ретироваться как можно скорее из неприятного места.
Положив руку на рукоять шпаги — представляю, милый Анри, сколь нелепо смотрелся сей жест, особенно если учесть его адресатов, — я шагнул в сторону своего жеребца. Собака негромко заворчала, но отступила в сторону. Клянусь, друг мой, в ворчании ее слышались поистине человеческие нотки. Ворон тяжело отлетел на несколько шагов. Путь стал свободен, но это отнюдь не казалось моей победой — словно меня хотели заставить отсюда убраться и добились своего…»
ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой путешествие графа д'Антраг завершается, а так же идет разговор о предметах и событиях совершенно мистических
В маленький городок Монбазон они въехали ближе к вечеру, изрядно прискучив долгой и унылой дорогой. От мысли заночевать здесь д'Антраг отказался. Во-первых, не было приличной гостиницы, а во-вторых, по справке выяснилось, что деревушка Сен-Пьер — именно там влачил аббат Леру свое сельское уединение — находится не далее как в трех лье.
— Поехали верхом, — предложил граф. — Слуги как-нибудь разыщут дорогу сами, а мне не терпится поскорей увидеть Армана.
Бриссак не возражал, и, проведя менее часа в седлах, оставшиеся вдвоем путешественники увидели крыши Сен-Пьера. Деревушка производила гнетущее впечатление. Покосившиеся, потемневшие от времени дома, разбросанные без признака какой-либо планировки. Упомянутые крыши покрывала солома, и многих вязанок не хватало… Ни одного жителя не было видно.
«Неужели Арман живет в таком убожестве? — с горечью подумал граф. — Неудивительно, что в голове у него помутилось…»
Они направили коней к церквушке — и она, и стоявший неподалеку дом кюре выглядели чуть более приглядно, чем дома паствы. Но лишь чуть…
Кюре они не нашли, ни дома, ни в храме, зато обнаружили звонаря — тугого на ухо (издержки профессии), слегка пьяного и изрядно придурковатого. Разговор затянулся, но все же с немалым трудом удалось разузнать: нет, мсье аббат здесь не живет. Да, порой бывает, и даже проводит иногда службы вместо часто хворающего кюре, например, завтра будет служить заутреню… Так где же его найти? А вон по той дорожке поезжайте, незадолго до леса увидите.
Д'Антраг тронулся было в указанном направлении, но пришлось подождать Бриссака — тот с необычайно таинственным видом отвел звонаря в сторонку, что-то долго втолковывал ему, затем, как показалось графу, протянул несколько монет.
— Не пожалел двух экю, зато приготовил милый сюрприз для Армана, — несколько туманно пояснил вернувшийся Бриссак и больше ничего не пожелал рассказывать.
На выезде из деревни они увидели еще одного местного жителя, одетого в невероятно засаленную домотканую блузу и в панталоны примерно той же степени чистоты и опрятности. Деревянными двузубыми вилами мужчина переворачивал сено, разложенное на придорожной лужайке.
— Скажите, любезнейший, мы правильно едем к дому аббата Леру? — поинтересовался граф, решивший, что целиком и полностью полагаться на слова звонаря будет несколько опрометчиво.
Пейзанин разогнулся, и растерянно переводил взгляд с одного путника на другого. Был он немолод — в густо росшей на лице щетине обильно сквозила седина.
«Еще один глухой? — подумал граф. — Уж французский-то язык здесь должны понимать, не Бретонь, где целые деревни бормочут лишь на своем варварском наречии…»
Он повторил вопрос, громко и тщательно выговаривая слова.
Низкий лоб пейзанина собрался в морщины, рука потянулась к затылку… Отреагировал он своеобразно — гаркнул во всю глотку:
— Мари-Николь! Мари-Николь!
Из-за кособокого сарайчика показалась девушка, и граф д'Антраг на время позабыл, что собирался поставить небольшой научный опыт: выяснить, чем быстрее можно подвигнуть пейзанина к разговорчивости — видом хлыста или же серебряной монеты.
Девушка была хороша — для тех, кто имеет склонность к деревенским, кровь с молоком, красавицам. К тому же одежда ее резко контрастировала с засаленной блузой старика — простое, но чистенькое и нарядное платье. Высокую полную грудь пейзанки даже украшало ожерелье — граф удивился, до сих пор он считал, что деревенские девушки так наряжаются на работу лишь в буколических операх… Однако Мари-Николь принесла деревянные грабли и немедленно пустила их в ход — при том нагнулась в сторону господ столь низко, что содержимое ее декольте заставило де Бриссака с шумом втянуть в себя воздух.
— Аббат… там… — проговорил наконец старик, и показал для верности рукой. Зубы у него были хуже некуда — половины не хватало, оставшиеся потемнели, сгнили, — и, казалось, униженно молили о щипцах зубодера.
