Николай Переяслов - Перед прочтением — сжечь!
— Но ты же сама говоришь, что прочитала несколько его книг. Значит, Кинг уже издавался в русских переводах, и ничего страшного не случилось?
— Пока — не случилось… Но ведь и он до этого выходил в свет только отдельными порциями, даже издательство АСТ, выпустившее его полное (хотя и не иллюстрированное, как у вас) собрание сочинений, печатало его в течение двух или трёх лет, если не дольше, а вы хотите выплеснуть на читателя сразу все его произведения одновременно, да ещё и с картинками! Надеюсь, ты когда-нибудь слышал о законе перехода количества в качество?
— Что ты имеешь в виду? — я начал откровенно уставать от этого разговора, мне хотелось или поскорее начать целоваться, или же распрощаться и отправиться домой спать, но Светка, похоже, завелась надолго и останавливаться не собиралась.
— Я имею в виду то, — пояснила она, — что слово по своей природе может вести себя и как уголь, и как порох — то есть способно распрограммировать вложенную в него энергию как в успокоительно-согревающий огонь духовного горения, так и в разрушительный взрыв античеловеческих страстей и шизофренических видений. Ну, вот скажи мне, что такое полное собрание сочинений, как не критическая масса, которая превращает кусок урановой руды в ядерный заряд невероятной силы? Мало того, что это представляет собой не что иное, как вторжение враждебной нашему менталитету культуры на русскую почву. Но я ещё подозреваю, что изданное в одночасье собрание ужасов Кинга может распрограммироваться в какое-нибудь массовое помешательство, толкающее читателей к воссозданию описанных в его книгах поступков и ситуаций. А это не так уж и безобидно, как кажется. Только в его «Противостоянии», например, от выпущенного из секретной лаборатории вируса погибают почти все жители планеты, так что наступает практически конец цивилизации. Ты хочешь, чтобы это стало завтрашней реальностью Красногвардейска?..
— Ну, ты сказанула, в натуре…
— Вот я и говорю тебе: лучше бы вы какие-нибудь стихи печатали. Поэзия всегда была намного духовнее и чище прозы.
— Да кто её сегодня читает, эту твою поэзию? Её же никто не покупает!
— Неправда, на книги настоящих поэтов всегда есть спрос! Как бы ни менялось время, а люди любили и продолжают любить стихи Пушкина, Блока, Есенина… Да и разве только их одних? А Георгия Шенгели или, скажем, Александра Кочеткова? Помнишь его чудесную «Балладу о прокуренном вагоне» — её в фильме «Ирония судьбы» Андрей Мягков за кадром читает? — спросила она и, не дожидаясь моего ответа, сама же с упоением продекламировала:
…Трясясь в прокуренном вагоне,
он стал бездонным и смиренным,
трясясь в прокуренном вагоне,
он полуплакал, полуспал,
когда состав на скользком склоне
вдруг изогнулся страшным креном,
когда состав на скользком склоне
от рельс колёса оторвал.
Нечеловеческая сила,
в одной давильне всё калеча,
нечеловеческая сила
земное сбросила с земли —
и никого не защитила
вдали обещанная встреча,
и никого не защитила
рука, зовущая вдали…
— Ну, ты тоже… — хмыкнул я скептически. — Нашла достойную замену. «Нечеловеческая сила, в одной давильне всё калеча…» Чем же этот твой кочетковский «хрен» слаще нашей кинговской «редьки»?
— Да хотя бы тем, что над всем драматизмом этих строчек сияет образ высокой человеческой любви! «С любимыми — не расставайтесь, с любимыми — не расставайтесь, с любимыми — не расставайтесь, всем сердцем прорастайте в них!..» Неужели ты не слышишь, что это не просто стихотворение, а поистине — заклинание против сил зла, самый настоящий магический оберег, а?..
— Ну, и что нам теперь делать? Давай мы будем печатать на каждой обложке надпись: «Издательство предупреждает: содержание данной книги — опасно для вашей жизни». Это, по-твоему, кому-то поможет?
— Лучше уж: «Перед прочтением — сжечь!»
Видя перед собой Светкины широко распахнутые зелёные глаза, я мог согласиться с чем угодно, с самыми её нелепыми и абсурдными доводами. А тут и всего-то — подумаешь! — речь шла о том, чтобы сочинения такого неоднозначного писателя не издавать без авторитетного предисловия. Я ведь тоже своему Отечеству не враг, я вижу, чем для нас оборачивается вся эта американизация хренова, приволокшая на наши улицы почти неприкрытую наркоторговлю, проституцию и всякие прочие «общечеловеческие ценности». Так почему бы мне не послушаться совета умной и красивой женщины?
И я принялся убеждать ребят, что кому-то из нас надо непременно съездить в Москву и заказать там какому-нибудь из столичных критиков вступительную статью для нашего издания Кинга.
— Ты представляешь, какой гонорарище затребует за свою писанину этот твой столичный критик? — сильнее всех, конечно, раскипятился Лёха. — Вот выпустим собрание сочинений, пускай они потом его покупают, читают и публикуют в газетах свои отклики. А то ведь сейчас никто никого не читает, а только все ноют да жалуются! Мол, масскультура их, бедненьких, одолела, Чейз да Пелевин виноваты…
— А ты когда-нибудь слышал такое слово: «пиар» называется? — напирал я. — Чтоб изданную нами книгу захотел купить хоть один покупатель, он о ней сначала должен как минимум что-нибудь где-то услышать. Предисловие известного критика как раз и поможет нам её рекламировать, привлечёт внимание рецензентов…
— Но сначала — отвлечёт деньги из наших карманов, — не хотел просто так угомоняться Лёшка.
Однако кое-какую сумму для этого дела мы вскорости всё-таки раздобыли, и дня через три после этого разговора я сел на проходивший через Красногвардейск пассажирский поезд и на следующий день уже был в белокаменной. Там я, никуда не заезжая, нырнул прямо у вокзала в метро и, разглядывая заклеенные рекламой стены вагона («Хорошо иметь ДОМИК В ДЕРЕВНЕ. Молоко цельное. 3,5 %»), доехал по Кольцевой линии до станции «Парк культуры» и, выйдя из неё на Комсомольский проспект, прямиком направился в поисках дома № 13, где, как мне сказали, размещалось правление Союза писателей России.
«Ну, надо же! — ещё мелькнула у меня тогда мысль. — Даже в этом — и то проявляется мистика! Чтобы подстраховаться от действия чертовщины, я приехал не куда-нибудь, а именно в дом, отмеченный номером 13. Что это, если не та же чертовщина?..»
Пройдя мимо красивейшего в Москве изразцового храма Николы в Хамовниках, в котором, как я слышал, было когда-то впервые оглашено решение Синода об отлучении графа Льва Николаевича Толстого от Церкви, я увидел на другой стороне проспекта трёхэтажное жёлтое здание с белыми колоннами и, перейдя по «зебре» проезжую часть, вошёл внутрь. К моему удивлению, никто на вахте даже не поинтересовался, к кому это я направляюсь, и поэтому, миновав небольшой холл с книжным прилавком, я пустился тыкаться во все двери писательской конторы самостоятельно, приготовив себя к тому, что в любую секунду могу нос к носу столкнуться с Евтушенко, Солженицыным, а то и самим Юрием Поляковым.
