Николай Басов - Урюпинский оборотень
А потом, вместо того, чтобы отбыть в Урюпинск, или откуда там пришел рапорт, по которому должен был отправиться Рыжов со своей группой, они почти два дня приводили свой флигель в порядок. Сначала обустроили жилые помещения, и по какому-то из манадатов Самохиной они получили даже постельное белье. Хотя это Рыжов уже полагал излишним. Нет, на самом деле, сколько он тут будет жить? Ну, несколько дней, много – неделю. И зачем ему белье?
Но Самохина резковато сообщила, подслушав какой-то его разговор с Мятлевым и Супруном:
– Вы не думайте, товарищи, что вас так быстро отпустят назад, в Омск, или даже на войну. Людей не хватает, вы прошли почти все этапы оформления вас в нашей... комиссии. Найдется для вас дело и тут. Поэтому об Омске советую забыть надолго.
Рыжов подумал-подумал, и покорился, как привык слушать приказы. Вот Мятлев расстроился, он-то рассчитывал на демобилизацию, но теперь, когда попал сюда, в Москву, в Неопалимовский особнячек, с этим явно возникали сложности.
Потом стали разбираться с темными папочками. Их было очень много, по большей части пустые, в них только предполагалось подшивать какие-то документы, бумаги и прочее. С этим поступили просто, нашли в подвале местечко посуше, у сухой же стены, и выложили их штабелем. Те немногие из папок, которые были заполнены, осмотрели, но все, сколько-нибудь значимое, из них пропало. Поэтому бумагу эту решили использовать для своих надобностей, тем более, что обратная сторона листов была чистой, на них можно было писать.
– Да, если уж мы будем вести какую-то бюрократию, – высказалась Самохина, – пусть у нас будет своя бумага, и пристойный вид у всех этих документов.
– Вы что же, полагаете, нам придется отчитываться? – спросил Раздвигин у нее.
– Кажется, нам будут поручать такие дела, что мало не покажется, – отозвалась она туманно.
Но странным образом, Раздвигина это не обеспокоило. Он вообще, с самого начала устраивался тут, в этом флигеле надолго, прочно и старательно. Особое впечатление на него произвело то, что им вдруг выделили карточки, и они стали получать еду. Кашеварить поставили Мятлева, и тот быстро с этим согласился, потому что кто же откажется в незнакомом месте, где неизвестно сколько придется просидеть, от кухонного наряда? А вот Супруна пришлось поставить на бессменный пост у ворот перед двором. Он и встал на этот пост, с помощью Самохиной, довольно скоро разжился замком, не меньше, чем тот, который они сбили с входной двери, и стал запирать двор на ночь.
Рыжов еще пару раз с Самохиной вынужден был отправиться в особняк на Сретенке, в ВЧК, чтобы переговаривать с кем-то из своих будущих начальников, и это еще раз убедило, что его группу рассматривают как штатных сотрудников, которым лишь сейчас, на время поручили какую-то работу в провинции. Но впредь, когда он вернется, их будут... Да, служить ему следовало бы привыкать теперь в ЧК, с этим ничего уже поделать, кажется, было невозможно.
А к середине апреля, когда они совсем освоились, стало понятно, что публика у Рыжова подобралась такая, хоть волком вой. Начать с того, что Самохина не терпела Борсину, и угнетала ее, как старослужащие обычно цепляются к новобранцам. Борсина расстраивалась, отвечала, что она не виновата, что попала сюда, и пусть, если она ни к чему не подходит, ее увольняют. Или демобилизуют, если госпоже Самохиной так будет угодно. От этого обращени – «госпожа Самохина» – комиссар просто на стену лезла. Она даже порывалась было пару раз достать свой револьвер, только Рыжов ей запретил размахивать оружием без надобности. Он ее уговаривал:
– Вы поймите, товарищ комиссар, она еще несознательная, но наша задача не угрожать ей, а перевоспитывать. Ведь вас для этого же назначили к нам.
– Лучше бы я... С контрой привыкла поступать по законам военно-революционного времени.
– Понимаю, но не одобряю. Она нам помогла под Чанами, а если в Урюпинске окажется что-то подобное, она – единственный, кто сумеет нам хоть что-то объяснить.
Потом Рыжов стал замечать, что за внешнюю непрактичность Мятлев с Супруном стали задевать по-разному и Раздвинина. Вот этого он терпеть был не намерен, и попросту приказал им:
– К инженеру не цепляться, наоборот, выказывать уважение. Он хоть и штатский, и на вид не очень умелый, все же считайте, что он – один из командиров.
– Да какой же он командир, квелый к тому ж...
– Отставить! Еще раз услышу, придется мне для вас какое-нибудь наказание придумывать. Понятно?
В целом, это проблему не решило, но бойцы стали к инженеру снисходительнее.
Потом вдруг выяснилось, что сама комиссар Самохина по собственной инициативе взялась расследовать, другое слово было бы неточным, деятельность этой самой группы медиумов-мистиков, к которой в свое время принадлежала Борсина. Как она добывала эти сведенья, Рыжов не понял, мало он еще знал правила игры, и людей тут в Москве знал недотаточно. Но вот что вышло, по словам комиссара – это ее расследование Борсина едва ли не бокотировала.
Тогда пришлось уже разговаривать с Борсиной.
– Вы поймите, Анна Владиславовна, – убеждал он, – Самохина права, нам следует как можно больше знать, кто такой Вельмар, чем он может сейчас заниматься... Ведь с нас поручение добраться до того золота, что он спрятал под Чанами, никто не снимал. Приказ этот остается в силе.
– Я понимаю, но при чем тут ее расспросы о том, что происходило... Еще в Царском или в Петербурге... Виновата, в Петрограде, – оправдывалась Борсина.
– Об этом не вам, и может быть, даже не нам всем судить. Я все же прошу вас с этим делом не мешать комиссару, а помогать ей. Всеми возможными, всеми доступными вам средствами.
Борсина опустила голову и ничего не ответила. Но папка, которую комиссар выделила для того, чтобы собирать туда документы, касающиеся Вельмара, в несколько последующих дней существенно пополнилась.
А потом Рыжов узнал, что комиссар написала в ВЧК, на имя какого-то ей одной знакомого начальника докладную, что она считает создание этой группы под управлением Рыжова, со всем этим набранным им составом, большой ошибкой. Что она излагала в этой записке, осталось тайной, но как Рыжов узнал из разговора с одним из начальников, которому теперь технически подчинялся, свою докладную Самохина получила с резолюцией – «не нарушать секретности». А на том новом языке, которому Рыжов должен был учиться, на котором велась вся эта переписка и бюрократическое оформление их работы, это значило, что ей следовало продолжать порученную работу.
А однажды, примерно, через неделю после того, как они стали устраиваться в особнячке на Неопалимовском, к ним пришел солдатик в шинеле с бантом, и сообщил, что Феликс Эдмундович недоволен тем, что расследование порученного дела по Урюпинску затягивается. И пришлось все же отправляться в путь. Хотя чем это могло обернуться, Рыжов не хотел даже предполагать.
