Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62
Дауд прервал наблюдение и сделал ей знак молчать, резко проведя большим пальцем по горлу. Но было поздно. Несмотря на свое состояние, Кезуар услышала голос сестры. Ее конвульсии замедлились, и слепая голова повернулась в направлении Юдит.
— Кто здесь? — спросила она.
Лицо Дауда было искажено яростью, но он попытался успокоить ее. Это ему, однако, не удалось.
— Кто с тобой, Господь? — спросила она.
Своим ответом он совершил ошибку, он солгал ей.
— Здесь никого нет, — сказал он.
— Но я слышала женский голос. Кто здесь?
— Я же сказал тебе, — настаивал Дауд. — Здесь никого нет. — Он положил руку ей на лицо. — А теперь успокойся. Мы одни.
— Нет, мы не одни.
— Неужели ты усомнилась во мне, дитя мое? — вопросил Дауд, и его голос, после грубости предшествующего допроса, так резко сменил тональность, словно он был смертельно ранен таким вероотступничеством. В ответ Кезуар молча сняла его руку со своего лица и крепко обхватила ее голубыми, забрызганными кровью пальцами.
— Вот так лучше, — сказал он.
Кезуар ощупала его ладонь.
— Шрамов нет, — сказала она.
— Шрамы остаются всегда, — сказал Дауд, вложив в эту фразу все свои таланты по части умудренного опытом милосердия. Но он не разобрался в подлинном смысле ее слов.
— На твоей руке нет шрамов, — сказала она.
Он высвободил руку.
— Верь в меня, — сказал он.
— Нет, — ответила она. — Ты — не Скорбящий. — Радость исчезла из ее голоса, он звучал глухо, почти угрожающе. — Ты не можешь спасти меня, — сказала она и неожиданно яростно забилась, отталкивая от себя обманщика, — Где мой Спаситель? Мне нужен Спаситель!
— Его здесь нет, — сказала Юдит. — И никогда не было.
Кезуар повернулась в направлении Юдит.
— Кто ты? — сказала она. — Твой голос мне откуда-то знаком.
— Держи пасть на запоре, — сказал Дауд, тыкая пальцем в направлении Юдит. — Если не хочешь пообщаться с жучками…
— Не бойся его, — сказала Кезуар.
— У нее ума побольше, — ответил Дауд. — Она уже видела, что я могу сделать.
Юдит с жадностью воспользовалась поводом заговорить, чтобы Кезуар могла лучше вслушаться в ее голос, и польстила тщеславию Дауда.
— Он говорит правду, — сказала она Кезуар. — Он может убить нас обеих. И он действительно не Скорбящий, сестра.
То ли из-за повторения слова Скорбящий, которое Кезуар сама уже произнесла несколько раз, то ли из-за того, что Юдит назвала ее сестрой, то ли по обеим причинам, ее лицо смягчилось, и озадаченность покинула его черты. Она поднялась с земли.
— Как тебя зовут? — прошептала она. — Скажи свое имя.
— Она никто, — сказал Дауд. — Она уже труп. — Он сделал шаг в направлении Юдит, — Ты понимаешь так мало, — сказал он. — И из-за этого я прощал тебе очень многое. Но больше я не могу проявлять снисходительность. Ты испортила прекрасную игру. И я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. — Он поднес вытянутый указательный палец к губам. — У меня осталось мало жучков, — сказал он, — так что одного будет достаточно. Медленное уничтожение. Ведь даже такую тень, как ты, можно уничтожить.
— Так что, теперь я уже стала тенью? — сказала ему Юдит. — А я-то думала, что мы два сапога пара. Помнишь наш разговор?
— Это было в другой жизни, дорогуша, — сказал Дауд, — Здесь все иначе. Здесь ты можешь навредить мне. Так что боюсь, что настала пора сказать тебе «спасибо» и «спокойной ночи».
Она попятилась, прикидывая, где кончается сфера досягаемости жучков. Он с жалостью наблюдал за ее отступлением.
— Без толку, дорогуша, — сказал он. — Я знаю эти улицы как свои пять пальцев.
Она проигнорировала его снисходительность и сделала еще один шаг назад, не отрывая взгляда от кишащего жучками рта, но краем глаза заметив, что Кезуар на расстоянии не более ярда от своего спасителя.
— Сестра? — сказала женщина.
Дауд оглянулся, на мгновение отвлекшись от Юдит; этого оказалось достаточно, чтобы она пустилась в бегство. Дауд вскрикнул, и слепая женщина бросилась на этот крик, схватив его за руку и за шею и рванув на себя. Она при этом тоже закричала. Юдит никогда не доводилось слышать ничего подобного, и она в известном смысле даже позавидовала своей сестре. Это был вопль, от которого бледнел воздух и кости разлетались вдребезги, словно стекло. Хорошо, что она успела отбежать на некоторое расстояние, иначе он, наверное, сбил бы ее с ног.
Один раз она оглянулась, успев заметить, как Дауд выплюнул своих смертельных жучков в пустые глазницы Кезуар, и взмолилась о том, чтобы ее сестра оказалась более защищенной, чем предыдущие жертвы. Но так или иначе, помочь она ничем не могла. Лучше бежать, пока еще есть шанс, чтобы хоть одна из них сумела выжить.
Она завернула за первый же угол и дальше не пропускала ни одного поворота, чтобы сбить Дауда со следа. Не было сомнений в том, что его хвастовство — не пустая фраза: он действительно знал улицы, якобы бывшие свидетелями его триумфа. Следовательно, чем раньше она покинет их и окажется в районе, незнакомом им обоим, тем больше надежда оторваться от погони. А пока надо двигаться быстро и невидимо, насколько это возможно. Стать той самой тенью, которой назвал ее Дауд, превратиться в темное пятно на фоне еще более густого мрака, скользящее и проносящееся мимо, мелькнувшее и через мгновение исчезнувшее.
Но тело ее не желало повиноваться. Оно было измождено, охвачено болью и дрожью. В ее груди пылало два пожара — по одному в каждом легком. Чьи-то невидимые пальцы изрезали ей бритвой пятки. Однако она не позволила себе замедлить бег до тех пор, пока не покинула улицы театров и борделей и не оказалась в месте, которое вполне могло бы послужить декорацией для какой-нибудь трагедии Плутеро Квексоса. Это был круг диаметром ярдов в сто, обнесенный высокой стеной из гладкого черного камня. Над стеной виднелись трепетавшие, словно светлячки, языки пожирающего город пламени, которые освещали наклонную, вымощенную камнем дорожку, ведущую к отверстию в центре круга. Она могла только догадываться о его предназначении. Был ли это вход в тайный подземный мир под городом или колодец? Повсюду лежали цветы, лепестки которых успели опасть и загнить. Из-за этого камни под ногами были скользкими, и ей приходилось продвигаться вперед с осторожностью. В душе ее росло подозрение, что если это и колодец, то вода его отравлена. На камнях были нацарапаны имена, фамилии, даты жизни и смерти, краткие надписи и даже неумелые рисунки. Чем ближе к центру она подходила, тем больше их становилось, а некоторые были высечены даже на внутренних стенках колодца руками людей, которые были настолько храбрыми или отчаявшимися, что не испугались возможного падения.
