Дафна дю Морье - Монте Верита
Однажды, когда я шел по длинному коридору к лестничной площадке на верхнем этаже, я заметил, что дверь в комнату Анны, всегда закрытая, была приотворена. Я знал, что прежде в этой комнате находилась спальня матери Виктора. Там стояла великолепная старинная кровать под пологом на четырех колоннах и еще какая-то тяжелая добротная мебель, все это в стиле общего убранства дома. Простое любопытство заставило меня, оглянувшись через плечо, бросить взгляд внутрь спальни. Мебели там не было. Не было ни занавесей на окнах, ни ковра на полу. На голых досках стояли стол, стул и длинный матрац на ножках, застеленный ничем не прикрытым сверху одеялом. Окна были распахнуты в надвигающиеся сумерки. Я отвернулся. Спускаясь по лестнице, я столкнулся с Виктором, который шел наверх. Он, несомненно, заметил, как я остановился возле двери и заглянул в комнату, и мне не захотелось лукавить и что-то скрывать.
— Прости мое вторжение, — сказал я. — Но я случайно увидел, что комната сейчас совсем не похожа на ту, что была, когда здесь жила твоя матушка.
— Да. Анна ненавидит финтифлюшки, — сказал он резко и добавил: — Ты готов идти обедать? Анна послала меня за тобой.
Мы вместе спустились вниз и больше не возвращались к этому разговору. Однако я почему-то не мог забыть пустую, без мебели, спальню Анны и все сравнивал ее со своей, уютной, с мягким светом и множеством дорогих мелочей, и, как это ни странно, ощущал свою ущербность, дающую право Анне считать, что я не могу обойтись без удобств и изящных красивых вещей, без чего она по какой-то причине обходилась с легкостью.
В тот день вечером я внимательно наблюдал за ней, пока мы сидели возле камина. Виктора вызвали по каким-то делам, и мы с Анной на короткое время остались вдвоем. Как всегда в ее присутствии, на меня вместе с тишиной снизошел умиротворяющий покой, я был окутан им с головы до ног, как бы взят им в плен. Я никогда ничего подобного не испытывал в моей однообразной, скучной жизни. Эта удивительная тихость исходила от Анны, но она была порождена каким-то совсем иным, нездешним миром. Мне хотелось сказать об этом Анне, но я не находил подходящих слов. Наконец я решился.
— Вы что-то сотворили с этим домом. Не пойму только что, — сказал я.
— Неужели не поняли? — В голосе звучало удивление. — Я думала, вы понимаете. Мы оба ведь ищем одно и то же.
Не знаю почему, но мне вдруг стало страшно. Тишина по-прежнему обволакивала нас, но теперь она все сильнее нагнеталась и давила.
— Мне трудно сказать, ищу ли вообще я что-либо…
Мои слова нелепо повисли в воздухе и пропали. Некая властная сила оторвала меня от созерцания огня и приковала мои глаза к ее лицу.
— Неужели трудно? — спросила она.
Помню, как меня охватило чувство безысходной тоски. Я впервые увидел себя со стороны — абсолютно никчемное, тривиальное существо, которое только и знает, что бессмысленно мечется взад и вперед по свету и делает дела с такими же ничтожными личностями, как оно само, лишь для того, чтобы быть сытым, одетым и жить до конца своих дней в комфортабельном доме.
Я подумал о своем маленьком домишке в Вестминстере, который я так долго выбирал, а потом обставил с такой тщательностью. Я увидел свои книги, картины, коллекцию фарфора, двух преданных слуг, которые заботились обо мне, поддерживали идеальную чистоту и порядок в доме, дожидаясь моего возвращения. До сих пор мой дом со всем, что в нем было, всегда радовал меня, но сейчас я не был уверен, имеет ли он хоть какую-нибудь ценность.
— А что вы предлагаете? — услышал я свой вопрошающий голос. — Может, мне следует продать все, что у меня есть, и отказаться от работы? А что потом?
Вспоминая наш короткий разговор, я понимал, что в словах Анны не было ничего, что могло спровоцировать мой вопрос. Она считала, что я ищу что-то, и вместо того, чтобы ответить прямо «да» или «нет», я спросил ее, не лучше ли мне расстаться со всем, что я имею. Тогда я даже не задумался над смыслом сказанного. Я помню только, что в тот момент вопрос Анны лишил меня равновесия, и я был полон смятения, хотя еще минуту назад в душе моей царил покой.
— Ваш ответ может не совпадать с моим, — сказала Анна. — На самом деле в своем я еще не уверена. Придет время, когда я буду знать наверняка.
Про себя я подумал, глядя на нее, что ей, с ее красотой, безоблачным спокойствием, душевной тонкостью, ответа долго искать не придется. Что может она еще желать? Разве что, пока у нее нет детей, она чувствует неудовлетворенность?
Вернулся Виктор и, как мне показалось, принес в зал тепло и ощущение стабильности: что-то очень привычное и уютное было в его старом смокинге, который он носил с элегантными вечерними брюками.
— Морозит по-настоящему, — сказал он. — Я выходил поглядеть. Термометр упал до тридцати. А ночь удивительная. Полная луна. — Он придвинул кресло поближе к огню и, нежно улыбнувшись Анне, добавил: — Холод, как в ту ночь на Сноудоне. — И вдруг, как бы спохватившись, воскликнул: — Боже праведный, как мог я забыть?! Это наша вечная спешка. — Он повернулся ко мне и со смехом сказал: — Я ведь ничего тебе не рассказывал. Анна наконец снизошла, и мы поднялись на Сноудон.
Я взглянул на Анну и увидел отрешенные пустые глаза, без всякого выражения. Каким-то внутренним чутьем я угадал, что ей неприятен этот разговор и что сама она никогда не начала бы его.
— Анна темная лошадка. И по горам умеет ходить не хуже нас с тобой. Ты не поверишь, но она все время шла впереди меня, и я ее потерял из виду.
Полушутливо-полусерьезно он продолжал во всех подробностях описывать их подъем на Сноудон, крайне рискованный, учитывая позднее время года.
Судя но всему, утром, когда они вышли, погода обещала ясный день, но после полудня, через несколько часов, она вдруг резко переменилась — загрохотал гром, засверкали молнии, и поднялась снежная буря. Темнота застигла их на спуске, и они вынуждены были провести ночь под открытым небом.
— Для меня навсегда останется загадкой, каким образом я ее потерял, — сказал Виктор. — Она была рядом со мной все время, а потом раз — и мгновенно исчезла. Можешь представить себе, каким кошмаром были для меня эти три часа, в кромешной тьме, при порывах ветра почти штормовой силы.
Анна не проронила ни слова на протяжении всего рассказа Виктора. Она сидела в своем кресле совершенно неподвижно, и у меня было ощущение, будто она целиком ушла в себя и замкнулась в своей скорлупе. Мне было неловко, я нервничал и хотел, чтобы Виктор замолчал.
— Тем не менее, несмотря ни на какие препятствия, вы благополучно спустились, — сказал я в надежде закончить этот разговор.
