Жан Рэ - Переулок святой Берегонны
– Гадина! – закричала она и захлопнула дверь.
Он остался в гостиной с нами.
– Я чувствовала, – прошипела Мета, – видела, как ты шляешься с кувшинами молока, дьявольское отродье. Ты поддержала его силы, когда он издыхал здесь от раны, что я нанесла, когда умер Хюнебайн. Его можно убить – твоего фантома. Сейчас он умрет, и, думаю, умереть для него столь же горько, если не горше, чем для нас. А потом, низкая тварь, придет твоя очередь. Слышишь?
Она выдохнула, прошипела, просвистела эти слова и сбросила кусок ткани со своего фонаря. Луч рефлектора выявил изгиб, светлую дымку, намек на силуэт, и тотчас рапира пронзила это.
– Моа!… Моа!… – раздалась томительная жалоба. Послышалось мое имя – нежно и странно акцентированное. Я бросилась вперед и опрокинула фонарь, который сразу погас.
– Мета, погоди! Пожалей! Мета буквально прорычала:
– Трижды предательница.
Рапира прочертилась острым углом перед глазами: удар пришелся над левой грудью, и я опустилась на колени.
Тонкая, ноющая интонация, рыдание, плач: кто–то в свою очередь умолял Мету. Снова взвилось лезвие. Я силилась вспомнить слова молитвы покаяния, дабы вручить душу Господу…
Лицо Меты исказилось, рапира выпала…
У потолка возникла серебристая полоска, свернулась лентой, коснулась обоев. Засвиристело, затрещало пламя.
– Мы горим! – закричала Мета. – Горим! Будьте прокляты!
И в эту секунду дверь отворилась. Высоко, у притолоки тусклой зеленью блеснули глаза… Старая женщина огромного роста, сгорбившись, вошла в комнату.
Огонь укусил мою левую руку. Я вздрогнула и отступила на несколько шагов. Мета стояла неподвижно, и я поняла, что с ней все кончено.
Комната была охвачена пламенем. Тусклые зеленые глаза без зрачков остановились на мне.
* * *Пишу в чужом маленьком домике. Я, по всей видимости, одна, только все наполнено напряженным присутствием. Иногда кто–то произносит мое имя с нежным и странным акцентом…
На этой фразе обрывается немецкий манускрипт.
Французский манускрипт
В конце концов, мне сказали, где найти самого знающего кучера в городе. Он сидел в продымленной кнайпе и пил крепкое октябрьское пиво.
Я предложил ему выпить, насыпал шафранного табаку и подарил голландский гульден. Он возликовал и заорал на всю кнайпу:
– Принц! Воистину принц! Кто не согласен, отведает моего кнута.
Я кивнул на дрожки, широкие, как маленькая приемная.
– А теперь подвезите меня в тупик святой Берегонны.
Он посмотрел на меня, прищурился и захохотал.
– А вы малый хоть куда! Шутник!
– Но почему?
– Послушайте. Я знаю наперечет все улицы города. Что там улицы! Всякий булыжник на мостовой. Нету здесь никакой улицы святой Бере… Как вы сказали?
– Берегонны. Это, кажется, на Моленштрассе.
– По–моему, – заявил он решительно, – проще отыскать Везувий в Санкт–Петербурге.
Действительно, кто мог знать городские окраины, улочки и проулки лучше этого горластого любителя пива?
Студент, сочиняющий любовное письмо за соседним столиком, повернулся к нам и рассудительно заметил:
– И вообще нет святой с таким именем. Жена хозяина заведения негодующе прибавила:
Святые – это вам не еврейские сосиски, раз и готово…
Я успокоил компанию с помощью вина и пива.
Мое сердце ликовало после разговора с представителем власти. Этот полицейский с головой упитанного английского дога, который с утра до ночи полировал мостовую Моленштрассе, не мог не знать своего ремесла.
– Нет, – произнес он, медленно выплывая из своих мыслей и воспоминаний, – такого тупика нет ни здесь, ни во всем городе.
За его плечом, между винокурней Клингбома и лавкой торговца семенами, раскрылся желтый зев тупика святой Берегонны.
Я быстро отвернулся, чтобы не возбудить подозрений неуместным своим восторгом. Тупик святой Берегонны. Его не существует ни для кучера, ни для студента, ни для полицейского: он существует только для меня.
* * *Как я мог сделать это экстравагантное открытие?
Но… методом научного наблюдения, как любят выражаться в нашей преподавательской среде.
Даже мой коллега Зейферт – естественник, – который постоянно мучил учеников какими–то газами в трубках и жидкостями в колбах… даже он не нашел бы, к чему придраться.
Прогуливаясь по Моленштрассе, я как–то обратил внимание на следующее: чтобы от винокурни Клингбома попасть к семенной лавке, необходимо преодолеть дистанцию в три широких шага, что занимало у меня секунду–другую. И вместе с тем я заметил: прохожие попадают сразу от Клингбома к лавке, не отбрасывая тени на мостовую тупика святой Берегонны.
Я рассмотрел кадастровый план города, ловко выспросил прохожих и выяснил, что лишь общая стена отделяет винокурню Клингбома от лавки торговца семенами.
И пришел к выводу: решительно для всех, за моим исключением, эта улочка существует вне времени и пространства.
Не могу без улыбки писать последнюю фразу, так как мой коллега Митшлаф озаглавил свой курс философии «Вне времени и пространства».
Ах! Если бы сей жирный педант обладал крупицей моего знания! Но его жалкие гипотезы, наивные заученные схемы могут вдохновить лишь куриные мозги профанов.
Много лет назад я узнал о существовании сокрытой улочки, но никогда не решался туда войти. Полагаю, призадумались бы и люди посмелее меня.
Какие законы управляют неведомым пространством? Поглощенный его тайной, сумею ли я вернуться в привычный мир?
Подолгу размышляя над проблемой, я приходил к неутешительным выводам: вероятнее всего, загадочная область враждебна человеческому существу – любопытство сдавалось на милость страха.
И однако то немногое, доступное мимолетному взгляду, было так понятно, так банально.
Правда, поле зрения резко ограничивалось в десяти шагах крутым поворотом. Открывались только две высокие, небрежно оштукатуренные стены. На одной надпись углем: «Sankt–Beregon–negasse»[2].
Разбитая, истертая мостовая, доходящая до поворота. В разломе мостовой на куске рыхлой земли – калиновые ветки.
Этот худосочный куст жил согласно обычным временам года: иногда пробивалась молодая зелень, иногда белели снежные хлопья в развилках.
Разумеется, можно было сделать много интересных наблюдений над особенностями проявления инородного космоса, но для этого необходимо часами торчать на Моленштрассе. Клингбом, который часто замечал меня под окнами, возымел дикое подозрение касательно своей жены и бросал мрачные, убийственные взгляды.
И, с другой стороны, я спрашиваю себя, почему именно мне выпала странная привилегия…
