Елена Ткач - Тентажиль
— Но все-таки, что?
— Может, милость Божья?
Федор Ильич так поглядел на Егора, что у того сердце дрогнуло: во взгляде этого сильного взрослого человека была… мольба. Какая-то детская. Точно он, Егор, мог вернуть ему эту утраченную милость.
— Федор Ильич, я… — он не знал, что сказать, но понимал, что молчать нельзя.
— Не беспокойся, я в порядке, — поднял тот руку. — Кофе хочешь еще? Нет? А знаешь… — внезапно какая-то странная улыбка мелькнула у него на губах. — Что если нам попробовать?
Егор почему-то сразу завелся. Он готов был согласиться на все, что бы ни предложил этот удивительный человек, который был так откровенен с ним парнем с улицы…
— Хочешь немножечко поиграть?
— Во что?
— В театр. В жизнь. Что-то понять, почувствовать… такое, чего пока ты не знаешь.
— Пойди туда, не знаю куда? Класс!
— Класс, говоришь? Хорошо! Может, это как раз то, что нужно.
— Для кого?
— Для меня. Для тебя. Для нас! Для кого-то еще… Мы попробуем поиграть в театр. Ты сможешь собрать ребят, человек пять-десять?
— Думаю, что смогу.
— Отлично! Старшеклассников твоего возраста. Кстати, тебе сколько?
— Шестнадцать.
— То, что нужно! Мы устроим театр здесь, в усадьбе. Будем репетировать, сыграем спектакль, у нас будут зрители… чего маяться без дела все лето!? Это будет здорово: старинная усадьба, старая пьеса и совсем молодые — вы. Которых никто не знает. И сами вы толком себя не знаете. Вот и узнаете кое-что… ну как, годится?
— А получится?
— Почему нет? Не боги горшки обжигают! Прямо завтра ребят приводи.
— Я только вчера приехал и ещё никого здесь не знаю.
— Ну, это не проблема: сходи на танцплощадку в парке или на волейбольную у пруда — познакомиться дело нехитрое. У нас есть другая проблема и она — посерьезней.
— Это какая?
— Понимаешь, к осени в усадьбе откроют дом отдыха. Частный. Ремонт в моем флигельке закончен, а в главном здании он все лето будет идти. Один оч-чень крутой человечек под себя это дело прибрал! А я тут все сторожу: и главное здание, и оба флигеля, тут же стройматериалов — до кучи! Так что проблема понятна. Она не в чем, а в ком.
— Так в ком, я не понял…
— В моем нанимателе, в этом самом крутом. Разрешит он нам тут в игрушки играть, это ведь его частная собственность! В райсовет за разрешением не пойдешь…
— Разрешит! — улыбнулся Егор. — Он мой дядя!
Глава 2
СБОР ТРУППЫ
— Эй, Егорыч, ты жив? Вставай, день на дворе!
Резкий веселый крик, стук в дверь, дядина голова просунулась в комнату.
— Ну, ты даешь! Подъем, у меня к тебе дело есть.
Егор потянулся, зевнул, сел, спустил ноги на пол.
Пол приятный, прохладный, в комнате тоже прохладно, хотя солнце, видать, распалилось вовсю: из щели в занавесках бьет косой луч золотой, на стене прозрачные отблески света. Стена как будто шевелится, движется под этими бликами, отвечая на ласку света. В луче мельтешат пылинки, занавеска дышит под слабыми дуновеньями воздуха, все живет, движется…
Егор натянул майку, джинсы, отдернул занавески, распахнул окно в сад. Под окном ковер незабудок, анютины глазки, кусты жасмина, за ними беседка, увитая диким виноградом. Плети крепкие, гибкие, ещё голые, только кое-где вылезают упругие сжатые желтовато-оливковые листочки. За беседкой сад: вишни, яблони. Вишни цветут, и в комнате плавает легкий их аромат. А вот ещё запах знакомый, да сильный какой! Черемуха… Она далеко — за забором, участок большой, но все равно дух черемухи, лишь только ветерок доносит его, поглощает все ароматы, он сильнее других цветов…
Егор вздохнул и сел на кровать. На душе кошки скребли. Казалось бы, чего напрягаться: живи и радуйся! Только какая-то острая колющая заноза засела внутри. Никому он не нужен! У матери своя жизнь, дядя Боря взял его к себе по её просьбе, из жалости… А чего не взять: денег у него куры не клюют, от одного лишнего рта с него не убудет и места хватает — вон какой дворец тут отгрохал: трехэтажный особняк с башней и зимним садом! Будет ещё бассейн строить… миллионер хренов! Туалетный король! Откупил в двух районах московской области право на строительство общественных туалетов, теперь не знает, куда деньги девать!
Егор сам не знал, чего так на дядю взъелся: мужик он, в общем, был ничего — не жлоб… Но злился и все, ничего не мог с собой поделать! Черт, как же не хотелось ни с кем общаться! Сейчас тетя Оля, дядина жена, начнет приставать: как он спал, да во сколько вчера вернулся, да какие у него на сегодня планы… Когда он вчера вернулся, в доме все уже спали, только дяди не было — должен был появиться к утру. Вот и явился — не запылился, сейчас доставать будет.
Егор нехотя толкнул дверь, вышел на крыльцо — в его комнатку вход был отдельный, она и ещё две соседние предназначены для гостей. Сел на ступеньку, закурил. Сейчас ор начнется: КУРИТЬ!!! НАТОЩАК!!! КАК ТЫ МОЖЕШЬ?!! Ну и пусть орут, ему наплевать. При матери он курить не осмеливался, а эти пускай привыкают — он не намерен плясать под их дудку…
Н-да, прикольный вчера был мужик! А он тоже хорош: пива насосался и наобещал с три короба: ребят соберет, с дядей поговорит… Да, конечно, дал маху! Делать, что ли, нечего, кроме как в бирюльки играть?! Теа-а-атр, ядрена кочерыжка! Хотя в общем-то делать по правде нечего. Ладно, фиг с ним, с этим Федором Ильичем, хочет спектакль поставить во флигеле — пускай ставит, с дядей он поговорит, тот не откажет. А вот будет ли сам он, Егор, влезать в это дело — бабушка надвое сказала! Поглядит, что за народ тут тусется, можно с ними связываться или нет…
— Егор, доброе утро! — тетя Оля копошилась в розарии. — Завтрак на столе, бутерброды в ростере подогрей.
Он поднялся на веранду со стороны центрального входа. На яркой цветастой скатерти был сервирован завтрак — впору английского посланника угощать! Красная икра, лососина, прозрачный сыр с большими круглыми дырками, апельсиновый сок в хрустальном графинчике, в ростере — уже готовые бутерброды с карбонатом и ветчиной… Его тарелка накрыта салфеткой, как и заварной чайник. Готовый кофе чернел во включенной на подогрев кофеварке.
Балдеж!
Он снял салфетку с тарелки, налил себе кофе и подумал, куда эту салфетку девать: засунуть за ворот или положить на колени? Хмыкнул и отложил в сторону. Не будет он из себя ученую обезьяну корчить, не графья, перебьются!
Он вспомнил, как они с мамой чуть не полгода ели одну пшенную кашу, а на обед — макароны с кетчупом. Маму тогда на работе сократили и она в палатке торговала на улице, а все деньги шли в уплату за её обучение на компьютерных курсах. Она тогда похудела страшно и поседела, с тех пор стала волосы красить, и все говорила: «Не волнуйся, милый, мы не будем голодать!» А теперь у неё есть этот уродский Аркадий, вилла под Бостоном, и каждое утро она будет бегать трусцой, считать калории, по субботам ходить в фитнесс-клуб, а по воскресеньям принимать у себя гостей — дружбанов этого лысого Аркаши, чтоб он сдох! — жарить барбекью на лужайке, играть с ними в карты и делать вид, что такая жизнь — просто предел мечтаний, и она жутко счастлива! А ведь это она как-то, смеясь, сказала ему, заглянув в его комнату: «Горка, как ты можешь в июле читать Достоевского — это же зимняя книга!» Она умела так тонко чувствовать, она была самой лучшей, самой удивительной — его мама… И если он уедет в Америку вместе с ней, ему придется глядеть, как она стареет, ведя этот размеренный образ жизни без забот и тревог, как тускнеют её глаза, которые так блестели в ночи, когда она вслух читала ему Диккенса…
