Людвиг Павельчик - Узница
Не найдя нужных слов, мальчик так и не осмелился обратиться к родителю и поведать ему о произошедшем. Мать к обеду не вышла, а отец, нехотя поковыряв вилкой в тарелке с едой, не попрощавшись вышел. Промаявшись остаток дня, Липка так и отправился спать, никому ничего не сказав. На ночь он со всей мыслимой тщательностью забаррикадировался в своей спальни, и верный конь-качалка, приткнутый к двери, должен был помочь ему защититься от изверга-матери.
Однако в ту ночь никто не потревожил сон мальчика, если можно назвать сном полтора-два часа настороженной дремы, сморившей все еще перепуганного мальчугана ближе к утру. Большую часть ночи он пролежал без сна, до звона в ушах вслушиваясь в тишину и со страхом ожидая появления монстра. Убежать из дома, искать помощи на стороне ему тогда и в голову не пришло. Да и что он, в самом деле, сказал бы людям? "Мать меня избивает?" Смешно. Те сказали бы: "Веди себя хорошо и не заслуживай", вот и все.
С того дня мать и вовсе перестала показываться в доме. Еду ей носил в комнату отец, и кроме ее визга, доносившегося время от времени из-за двери ее спальни, ничто не напоминало о ее существовании. По всей видимости, болезнь ее прогрессировала, и для Липки было загадкой, почему отец не оформит ее окончательно в дом для умалишенных. Там она, во всяком случае, никакой опасности существованию сына представлять не будет. Однако Липкин родитель был, судя по всему, иного мнения и предпочитал не выносить "сор из избы", хотя ни для кого из жителей деревни состояние его жены не было секретом. Он просто заботился, как мог, о животном, в которое превратилась его некогда милая и жизнерадостная подруга жизни, носил ей корм и воду и утихомиривал при необходимости, махнув, в прочем, рукой на санитарные условия ее содержания. Разносившаяся из-за двери ее комнаты вонь была настолько тошнотворной, что Липка пробегал мимо, зажав пальцами нос, да и то лишь тогда, когда миновать "смрадного коридора", как он его для себя окрестил, не было никакой возможности.
Будем милосердны и не станем упрекать Липкиного отца в том, что он не выдержал свалившихся на него в одночасье горестей и начал все чаще и чаще прикладываться к бутылке. От него теперь почти всегда пахло спиртным, внешний вид его изменился до неузнаваемости, ходил он растрепанный, немытый и заросший и, если бы не сердобольная Стефка, совсем превратился бы в зверя. Некогда живые глаза его с прыгающими в них искорками веселости потухли и ввалились, подбородок его почти постоянно касался груди, и ноги при ходьбе он теперь не поднимал, наполняя дом шаркающими звуками. К вечеру он бывал обычно уже настолько пьян, что не мог дойти до своей кровати и засыпал прямо там, где в тот момент находился – в гостиной, коридоре или кухне. Повсюду в доме валялись пустые и стояли початые бутылки, словно алкогольное сопровождение требовалось отцу на каждом шагу. Он походя припадал то к одной из них, то к другой, а сделав глоток, отставлял бутылку и тащился дальше. Не видя проходил он мимо сына, лишь неустанными заботами Стефки имевшего чистую одежду, и, казалось, жил в своем собственном мире, не соприкасающемся с реальным. К собственному стыду, Липка начал мечтать о том, чтобы остаться сиротой и быть вызволенным чужими людьми из того ада, в котором вынужден был жить. Насколько он мог судить, к тому дело и шло.
Дети, конечно, легко травмируемы, но в большинстве своем отходчивы. Обиды, нанесенные им, хоть и остаются у них в памяти, но часто теряют остроту, ибо живой и оптимистически настроенный детский ум не желает завязать в болоте негативных эмоций и постоянно строит мосты в светлые дали, что манят новизной и перспективами. Вот и Липка, попереживав из-за избиения психически больной матерью, начал успокаиваться. В течение нескольких недель после ночного кошмара визит не повторялся и мальчик, снова ставший спать относительно спокойно, поверил было, что то был единичный случай. К тому же он понимал, что мать больна и никогда не причинила бы ему зла, если бы не эта подлая болезнь. Что поделать,- у одного человека сердце прихватит, у другого почки шалят, а у третьего и вовсе заразный опоясывающий лишай цветет… Мать вот умом тронулась из-за смерти ее младенца – такая жизнь.
За этим, не свойственным людям его возраста, философствованием Липка и позабыл однажды заложить на ночь дверь в свою комнату. Ни трехногий ветхий стульчик, ни лошадка-качалка не могли теперь защитить его от произвола умалишенной, проникшей в комнату на этот раз бесшумно и сразу же зажавшей его рот липкой вонючей ладонью, чтобы предотвратить всякий возможный крик проснувшегося и обмочившегося от ужаса сына.
Когда утром, едва живой от побоев, с засохшими кровавыми пятнами по всему телу и сломанным носом ребенок появился на пороге захламленной отцовской спальни, тот не сразу узнал его. Затуманенный алкоголем мозг просыпался медленно, и отцу понадобилось несколько минут, чтобы распознать в съежившемся комочке своего несчастного отпрыска, и еще дольше для того, чтобы вникнуть в смысл сбивчивых, торопливых слов ребенка, прерываемых всхлипами и кашлем. Когда же он наконец понял, что хочет сказать ему сын, то ярости его не было предела. Вскочив и впервые за долгое время распрямив некогда могучие плечи, опустившийся глава семьи бросился вон из спальни, на бегу велев Липке не покидать комнаты.
Присев на край большой отцовской кровати, мальчик несколько долгих минут прислушивался к доносившимся из другого крыла дома воплям и грохоту, свидетельствующим о том, что между супругами идет нешуточное сражение. Что-то падало, ломалось и звенело; в непрерывный вой, издаваемый глоткой сумасшедшей, изредка врезался рык разошедшегося отца, после чего следовали новые удары. Но вот, наконец, наступила тишина. Испуганный Липка подумал, что один из родителей убил другого и, дрожа всем телом, ждал, кто же появится на пороге, страстно желая, чтобы это оказался отец. Медленные, тяжелые шаги на лестнице известили о приближении победителя супружеской баталии, и минуту спустя мальчик с облегчением бросился на шею сутулого, пропахшего алкоголем и потом мужчины. Отец тут же высвободился из объятий и, тяжело дыша, опустился на кровать. Из глубоких царапин на его щеках и шее сочилась кровь, но он, казалось, не замечал этого или же просто не обращал внимания на такие пустяки. Он судорожно сжимал и разжимал кулаки, словно готовясь принять новый бой, а невидящие глаза его смотрели сквозь стену.
– Что с мамой?- не выдержал Липка затянувшегося молчания.
– С мамой?- отец перевел взгляд на сынишку. – Ты это называешь мамой?
Не зная, что ответить, Липка кивнул.
– Ну что ж… Твоя мама больше не будет портить тебе жизнь, я запер ее в подвале.
