Максим Солодкий - Шорох и трепет (сборник)
Виктор лег рядом с сыном, сделал чуть ярче ночник, сказал:
– Хокки не бывает. Это раз. А во-вторых, такому большому мальчику, как ты, уже стыдно бояться!
– Я не большой, я маааленький. – уже без хныканья резюмировал сын и погладил Виктора, словно говоря спасибо за присутствие рядом, по щетинистому лицу.
– Ну, – улыбнулся Виктор, – ты уже большой. И храбрый. Вот папа, когда ему было три года никаких хокк не боялся! – в голосе Виктора скользнуло раздражение, которого он сам устыдился.
– Боялся, маленький лжец! – сказала Виктору его совесть, подбросив жару к его лицу. «Да, боялся, – признался он ей, – Но ведь мене всего мы терпимы к тем проблемам наших детей, в которых они повторяют нас… как если верим в то, что дети только для того и созданы нами, чтобы исправлять наши ошибки, и отклонение их от этой миссии – Грех Наистрашнейший. Однако вся беда в том, что при этом, мы больше всего хотим их похожести на нас, на любимых, доказывая тем самым лучше всего прочего вечную двойственность человеческих»«хочу»». Впрочем, Совесть, просто отвянь нафик!..» Закончив столь философский диалог с совестью столь грубым посылом, Виктор повернул голову к сыну и уставился в его бездонные широко открытые глаза.
– Папа, а, папа, – прошептал он Виктору, – а ты прогонишь хокку?
– Прогоню, – пообещал Виктор, – обязательно прогоню.
Сын словно ждал лишь этого обещания – засопел ровнее, а через минуту спал.
Виктор уже собирался идти работать дальше, приподнялся на локтях, но неожиданно замер, точно собака в стойке по дичи. Побыв без движения минуты три, Виктор мотнул головой, пружинисто встал и пошел на кухню. Что-то изменилось во всем его облике, он двигался плавно и хищно, напоминая уже скорее представителя семейства кошачьих. Имейся у Виктора сторонний наблюдатель, он подметил бы, что настроение у него заметно поднялось. При этом потешался он сам над собой.
– Все сапожники босоноги, – шептал он себе, точно мурлыча, под нос, – все, все…
На кухне он сделал ряд странных действий. Вынул из антресоли черный бархатный мешочек, из мешочка – кожаную перчатку, расшитую странными символами, отдаленно похожими на кельтский крест, и пузырек с надписью «СВ». Содержимое пузырька Виктор брызнул трижды в таз, который, пока он лазил по антресоли, наполнился водой из-под крана. Таз он установил на табуретке посреди кухни, по краям таза закрепил три черные свечи, которые тут же поджег. Явно удовлетворенный проделанным, он надел перчатку на левую руку, спрятал руку за спину и пошел в спальную, где спал, посапывая сын. Казалось, что Виктор идет прямо к кровати, к сыну, но у шкафа он резко отдернул дверцу в сторону и точно выстрелил левой рукой в его черную глубину.
То, что Виктор выдернул наружу, не имело ни формы, ни размера, только цвет: оно было черно и меняло свою форму, обращаясь во всяких тварей со скоростью одно воплощение в секунду. Но Виктор, не обращая внимания на эту мимикрию, начал выходить из спальной, крепко сжимая пойманное. И тут оно пискнуло. Противно, как мышь. Мальчик в кровати заворочался, открыл глаза, но когда он посмотрел на отца, тот держал левую руку за спиной, а правую поднес к губам и пальцем показал сыну «тс-с-с». Виктор успокаивающе улыбнулся ребенку, и тот закрыл глаза.
Когда Виктор шел на кухню, держа извивающееся и рвущееся нечто на вытянутой руке перед собой, белая рубаха Виктора на спине становилась все алее и алее от сочащейся крови: черное нечто, пока он прятал его от сына, расцарапало Виктору спину.
На кухне Виктор резко отправил принявшее вид рычащей волчьей головы существо в таз, вода в котором тут же точно закипела. Виктор держал свою добычу в тазу до тех пор, пока не прекратилось бурление воды. И только тогда выдернул руку. В потемневшей воде таза плавало мертвым существо размером с хомяка, круглое и мохнатое, называемое в народе хоккой.
