Питер Хэйнинг - Комната с призраком
4. Восточная повесть ужаса (The Oriental Tale of Terror).
Представители: Уильям Бекфорд.
5. Сатира на роман ужаса (Satires on the Novel of Terror).
Представители: Джейн Остин, Томас Лав Пикок.
6. Короткая повесть ужаса (The Short Tale of Terror).
Представители: лорд Булвер-Литтон, Мэри У. Шелли.
Несколько особняком стоят работы Уильяма Годвина и сэра Вальтера Скотта. Замечательная история о письменах на стене, появившихся во время Бальтасарова пира, Книга Иова, легенды о потопе и вавилонской башне — все это, по мнению Эдит Биркхэд, тоже повести ужаса.
В этом ее полностью поддерживает британский философ Эдмунд Бёрк. В своей монографии «Исследование наших представлений о возвышенном и прекрасном» в главе «Ясность и туманность: как они воздействуют на чувства»[18] он пишет: «В Книге Иова есть удивительно возвышенное место, и замечательно то, что вся его возвышенность проистекает из ужасающей неопределенности описываемого:
„Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои. И дух прошел надо мною; дыбом стали волоса на мне. Он стал, но я не распознал вида его — только облик был перед глазами моими; тихое веяние, — и я слышу голос: „Человек праведнее ли Бога? и муж чище ли Творца своего?“»[19]
Категорию ужасного Эдмунд Бёрк определяет следующим образом: «Чувство, которое вызывает в нас величие и возвышенность природы, властно завладевает нами и называется изумление (astonishment); и изумление есть такое состояние нашей души, в котором все ее движения замирают в предчувствии ужаса (horror)… Ни одно из чувств не может лишить наш мозг рассудочности и способности к действию в такой степени, в какой способен это сделать страх (fear). Потому что страх есть предчувствие боли или смерти, и по своему способу воздействия он походит на настоящую боль… И, чтобы сделать что-либо еще более ужасным, необходимо внести неясность».[20]
Следующей серьезной работой, посвященной поиску истоков готического романа, является объемная монография англичанина Монтегю Саммерса «Готический поиск».[21] К сожалению, при всей доскональности и углубленности исследования, оно не располагает четко выраженной классификацией: поразительное свойство работы, признанной одной из основополагающих в изучении готического жанра.
Последнюю по времени попытку произвести всеобъемлющую классификацию готического романа предпринял в своей работе «Готическое пламя» профессор Девендра П. Варма. В главе «Поиск истоков»[22] он пишет: «Основное течение готического романа, исшедшее из уолполовского „Отранто“, разделилось на три параллельные ветви: первая — историческая готика (The Historical Gothic Tales), была развита Кларою Рив и сестрами Ли и окончательно оформилась в уэверлийских романах Вальтера Скотта, где мистическая атмосфера ушедших лет оттеняла отвагу и мужество героев; вторая ветвь — школа напряжения и необъяснимой тревоги (The School of Terror), начатая А. Радклиф и поддержанная многочисленными ее подражателями; и третья ветвь — „шауэр-романтик“, или школа ужаса (The School of Horror), для которой характерно обилие сцен насилия и потусторонних эффектов (У. Годвин, „Калеб Вильямс“ и „Сен-Леон“)».
В качестве примера соединения различных школ в одном произведении Д. Варма приводит роман Мэтьюрина «Мельмот-скиталец»; в нем он обнаруживает черты школы напряжения и необъяснимой тревоги (terror) и черты школы ужаса (horror).
Определение исторических романов Вальтера Скотта в рамках готического жанра поддерживает еще один исследователь — англичанин Уолтер Фрей. В своей работе «Влияние готической литературы на творчество Вальтера Скотта»[23] он утверждает, что именно Вальтер Скотт поднял готический жанр из небытия, сделав своими романами сухую историю живой и красочной. У. Фрей находит элементы готики во всех уэверлийских (т. е. во всех, вышедших после «Уэверли») романах В. Скотта.
Готический ужас и тайна наполняют страницы произведений другого английского писателя — Роберта Льюиса Стивенсона. Постукивание посоха слепца в «Острове сокровищ»; дуэль братьев в романе «Владетель Баллантрэ»; приключение на лестнице Дэвида Бальфура из романа «Похищенный» и гибель маленьких медоваров в балладе «Вересковый мед» — это тоже готика.
Как символ вечности, вечной тщеты человеческого бытия на страницах готического романа высятся старинные развалины. Их роль в сюжетном развитии обосновал английский литературовед Эйно Райло. В своей работе «Призрачный замок»[24] он пишет: «Таким образом, замок сам по себе есть один из фокусов готического романа. Из замка готическая новелла заимствует все свои атрибуты: массивные двери, с грохотом поворачивающиеся на ржавых петлях и неизменно закрывающиеся с гулко отдающимся под сводами скрежетом; мрачные галереи; шаткие лестницы; заброшенные покои и обвалившиеся перекрытия; бой колоколов и блуждание привидений. Любопытные героини или законные наследницы исследуют заброшенные флигеля, где таится разгадка тайн преступления, совершенного предком нынешнего узурпатора. Для романтического течения, где замок занимает центральное место в изображении одиночества человеческого существа, также характерны пустынные переходы и покои.
В то время как пассивный элемент ужаса — замок, активный его элемент — готический злодей. Он рожден, чтобы дополнять старинные развалины, и его природа определена его происхождением. Его задача — преследовать и угрожать героине, бежать за нею темными склепами и подземельями замка и ужасать без устали».[25]
Из стилей, близких к готическому, можно выделить «черный» юмор, хотя связь последнего с готикой ограничивается тем, что оба направления используют образы дьявола и преисподней. В качестве примера «черного» юмора можно привести рассказ Теккерея «Дьявольское пари» (Devil’s Wager), опубликованный в журнале «Фразер’с мэгэзин» (Fraser’s Magazine) в 1836 году. В своем рассказе Теккерей обращается к теме Мельмота-скитальца: душа грешника-рыцаря будет спасена, если кто-нибудь из его родных помолится за нее. Однако родственники отворачиваются от несчастного призрака, и дьявол выигрывает пари. Элементы «черного» юмора есть даже в древнеримском романе, например в «Золотом осле» Апулея.
Стоит отметить получивший широкое распространение в XVIII–XIX веках святочный рассказ. Ему платят дань писатели всех рангов. Сюжет этого рассказа, как правило, непритязателен: все темное, плохое остается в уходящем году, а новый год обещает новые надежды и радости. Однако это особая тема, потому что потусторонний фон и готические персонажи в святочном рассказе по большей части пародийны и совсем не вызывают страха в привычном значении этого слова.
